Читать книгу "Один из лучших дней (сборник) - Яна Жемойтелите"

Едва только он вошел, с губ ее сорвалось: «Евгений Палыч», что прозвучало глупо, поскольку для всех в издательстве он был просто Женькой – без возраста. Савкин, возможно, подыграв церемонности, поцеловал ей красивые пальцы, кольнув руку щетиной.

Савкин принес багровую розу. Когда она вышла на снег с этой розой, прикрытой только оберточным целлофаном, сугробы казались слегка розоватыми, подкрашенными только зашедшим солнцем. Вера Николаевна шла к машине как под гипнозом, прикрывая розу от влажного ветра, который нес с собой оттепель. Вот уже и снег под каблуками размяк, грозя превратиться в противную болотную кашицу. Ее волновала отчего-то только роза. Куда, собственно, Савкин собирался ее везти, было не так уж страшно. Он именно спросил: «Куда едем?», будто желая услышать что-то определенное. Вера Николаевна передернула плечами, что являлось скорее еще жестом нерешительности. Савкин ответил: «Ладно, я придумаю сам». Веру Николаевну зацепила опять его щербина во рту памятью бабушкиной куклы, и дальше – когда они уже ехали в машине – тянулась эта бабушкина ниточка острым воспоминанием последних дней ее жизни. Пребывая еще на этом свете, бабушка высохла до состояния мумии и дышала неслышно, как мотылек. Квартира ее от пола до потолка была завалена вещами, состарившимися вместе с ней. Она еще рассуждала здраво, но тронулась умом на отношении к вещам и начала подкалывать ворот старого халата брошкой с изумрудами.

Среди окружающего ее хлама находились и кое-какие ценные вещички: почерневшие серебряные ложки, медные витые подсвечники и прочие штучки, которые с течением времени обретали ценность. В основном же Вера Николаевна отвоевывала жизненное пространство у двух сотен молочных бутылок, рваных чулок и истлевших клубочков. Преодолевая брезгливость, выставляла она на свет бабушкино богатство: «А это что? А вот это?» На самом деле это была вся бабушкина жизнь.

Савкин привез ее в какой-то бар не последнего разряда, но и не из шикарных. Место ее не покоробило, но даже пробудило любопытство. Под вечер публика собиралась разностильная; от хорошо одетых «деловых», с чуть припухшими, будто испитыми лицами, до совсем зеленых, которые сидели за столиками с выражением большой серьезности происходящего. В длинном аквариуме вдоль стены безразлично-лениво плавали рыбки.

Савкин принес коньяк, кофе, какие-то пирожные. От этой невинности, в которую вылилась вся затея, стало очень легко, весело, как в студенчестве, когда она с подружками бегала в университетскую кофейню есть мороженое и сидела за столиком, кстати, с тем же выражением усталого всезнайства.

– Хочешь что-нибудь еще? – спросил Савкин.

Она засмеялась:

– Мороженого. У меня слабость вкусно поесть.

– Сейчас устроим все в лучшем виде, – ответ прозвучал немного по-лакейски. – У меня тоже аппетит как у прапорщика.

Получив свое мороженое, Вера Николаевна принялась беспечно болтать, забивая словами еще непонимание, как нужно себя вести. Неожиданно она обнаружила, что примерно так же ведет себя Савкин. Он явно ее стеснялся, натянуто и несмешно рассказывал, как, будучи в армии, чуть не женился – в основном ради винного погреба невесты. За неделю до свадьбы все же не выдержал и выкопал тайком пятилитровую бутыль густого вина, за что несостоявшийся тесть отходил его по ушам в присутствии командира части… На этом веселые случаи из жизни кончились. Вера Николаевна сказала, что ей пора, и встала решительно. Савкин довез ее до дому, на прощание еще раз поцеловал руку. Роза без воды все-таки свежести не потеряла.

На тротуаре дворники ломиками долбили твердый слой снега, будто уже в преддверии весны. Вера Николаевна чувствовала себя немного ошарашенно.

Мужа не было дома, он задерживался у себя на ТЭЦ. Вера Николаевна до сих пор удивлялась подспудно, как это ведущего специалиста она зовет так легкомысленно: Петя. Для всех остальных он был Петр Васильевич. Его часто вызывали из дому по ситуациям нештатным, он и не отказывался, как человек уступчивый, добрый. Вдвойне поэтому точила досада, что детей, кажется, у них никогда не будет.

Вера Николаевна поставила розу в простую вазочку тонкого стекла – тоже бабушкино наследство. Их с розой связывала память этого вечера – короткая, как жизнь цветка. Несколько дней – и память должна уйти… Бабушка ушла, оставив после себя вазочки, витые подсвечники, пару брошек и изумрудные серьги. Все остальное была куча хлама, составлявшая, вероятно, память событий жизни. И кто скажет теперь, что стояло на самом деле за этими тряпочками и клубками, какие драмы исчезли навсегда вместе с ней?

Чаю совсем не хотелось. Вера Николаевна приняла ванную. Когда Петя вернулся, она сказала просто:

– Мне подарили сегодня розу. Один фотограф…

– Да? И где же она? – добродушно-весело отозвался Петя.

Она кивнула на вазу:

– Бархатистая, правда? Жалко даже, что живая. Хотя представь, была бы она из бархата, – Вера Николаевна вторично за вечер забивала словами смущение, – смотрелась бы совершенно цыгански…

Петя легко тронул ее горячую щеку, как обычно перед сном гладят ребенка.

Розы быстро иссякли, зато отлучки в бар стали частью жизни, вернее, общей частью ее и Савкина автономных жизней. Он заботливо ухаживал за ней, наполняя ей рюмку густо-шоколадным, почти черным ликером. Она сидела, вяло пощипывая шоколадку красивыми пальцами. Он без конца рассказывал что-то, наблюдая за ее лицом собачьими преданными глазами, и говорил, что ему нравится смотреть, как она ест.

Истории Савкина заключались в основном в том, где и с кем он в очередной раз напился. Ему это представлялось смешным. Однажды Савкину случилось набраться в самолете, следуя в Копенгаген с сумкой казенных денег…

– Такие ликерчики подавали в разлив… Кто знал, что их мешать нельзя? – рассказывал он с некоторым удивлением, как будто пьянство представлялось по отношению к нему событием внешним, вынужденным.

– Силой в рот наливали? – Вера Николаевна попробовала его поддеть.

– Я не помню, как спустился по трапу. Туман сразу в глаза полез – сырой, едкий. Покуда я рылся в сумке… Нет, я по наивности полагал, у них не воруют… Веришь, я стал громко ругаться матом!..

– Деньги списали?

Савкин хмыкнул:

– Отработал по полной.

Вера Николаевна не стала расспрашивать, что это означало конкретно, уверенная, что с ней ничего подобного случиться не может. Слушала она большей частью невнимательно, улыбаясь со снисхождением: это ведь несерьезно, забава. От Савкина исходило библейское спокойствие царя Соломона: «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?» Хотя иногда Вера Николаевна начинала ощущать внутри себя, в мыслях то самое мокро-холодное существо, поселившееся в ней вместе с оттепелью. Россказни Савкина были просто шелуха, шелупонь человека, которая слезала слоями, как с луковицы… Ну а где же тогда сама луковка-то? Что там, под слоем шелухи?

Весна подкралась исподволь, партизански отвоевывая деньки уже с конца февраля, потом резко ударила солнечной артиллерией по сугробам. Лед на озере стал страшен, угрожающе вспучился серым мертвым пластом, покрылся темными ранами. Сырыми вечерами небо остывало долго, источая сиреневый цвет, и, бесконечно клубясь, текли по нему легкие облака.