Читать книгу "Шаг за край - Тина Сескис"

Бывало и по–другому, когда появлялось изображение, казавшееся таким живым, таким дразнящим, что он по–прежнему отказывался верить, что она покинула его, а больше всего отказывался поверить, что он не знает ни что с ней, ни где она. И он покорялся своей тоске и одиночеству: валился порой на пол, рыдал, бил в пол кулаками, беспомощный в своем горе, словно дитя малое.

Бен держался лучше, чем кто угодно мог предположить, когда первоначальная боль улеглась, когда опали листья и, вздыхая, уходил год… вот только непереносима была мысль о Рождестве, а потому его родители настояли и устроили поездку в горы Шотландии, в памятную им крохотную гостиницу. Погода стояла не ко времени великолепная, так что время удалось провести даже не без радости. Из Манчестера они отправились рано поутру, а через полтора часа уже ехали вдоль берега Лох — Ломонд, а когда остановились дать Чарли побегать, воздух был так прозрачен и свеж, что Бену представилось, будто он вновь задышал полной грудью, впускает воздух в легкие с охотой, а не из–за того, что Чарли к тому обязывает.

Родители устроили все здраво: в гостинице было тепло и шикарно (на старомодный, потертый лад), Бена не жгла и не отвлекала никакая память о прошлом, хозяева обожали Чарли, пес был очень мил, и они без конца готовы были возиться с ним, постоянно совали ему печенье и — на этот раз — никто не возражал.

Чарли, похоже, там почти совсем забыл Эмили: ему безумно нравилось носиться на воле по берегу озера, гоняя уток, — и его озорство, его ничем не омраченная радость от красоты жизни придавали всем им сил. Смена обстановки сделала сносным и самый день Рождества. Бен чувствовал себя почти спокойно, вот только никак не мог отделаться от привычки постоянно оглядываться: а вдруг она там, а вдруг она неожиданно явится из тумана, склонится на своих длинных прелестных ногах с распростертыми руками в ожидании, когда Чарли подбежит к ней, бросится ей на руки, доказывая, что по–прежнему любит ее, пусть она и ушла от него.

48

Спальня Робби выкрашена в серый, под шифер, цвет, пол и мебель в ней белесые, а постель ослепительно–белая. Все это стильно и бесполо, но голо, как и кухня. Интересно, думаю, он сам такое устроил или дизайнер по интерьерам постарался, или, того хуже, подружка какая, однако спрашивать желания нет, сейчас, если честно, это не ко времени. Он дает мне футболку какой–то модной фирмы, когда я надеваю ее, зайдя в ванную, телу приятно. Футболка эта мне коротка, ноги мои еще никогда не выглядели такими длинными, и я безотчетно тяну ее вниз, идя обратно в комнату. Робби смотрит на меня, но ничего не говорит, а когда я ложусь в постель, заключает меня в объятия, держит меня нежно, по–дружески, а телу моему словно только того и надо, чтобы слиться с его телом, — боль в голове начинает стихать.

— До чего же приятно, — выговаривает он тихо, — что ты воспринимаешь меня в точности таким, какой я есть.

— Конечно, — бормочу я и лежу, довольная, рядом с ним, в первый раз за весь год чувствуя себя совершенно умиротворенной и защищенной… любимой даже.

Состояние необычайное, и, понимаю, ему недолго длиться, но мы ведь как–то нашли друг друга, и я уверена: какова бы ни была причина, именно это нам и необходимо прямо сейчас. Мне до того тепло и уютно, что я уношусь в сон, и сны мои на этот раз спокойные, неомраченные, а когда я снова открываю глаза (много позже), Робби сидит рядом со мной на постели, уже одетый и приготовивший мне чашку идеально заваренного чая.

— Хочешь позавтракать? — спрашивает. — Я уже сбегал, купил яйца, бекон, колбасу, булочки и все прочее.

— Почему ты так любезен со мной? — спрашиваю.

— Почему бы и нет? — пожимает он плечами. — Я все равно на той вечеринке скучал, честно говоря, обстановка эта не по мне, а потом я не захотел сажать тебя одну в сомнительное такси, тебе явно было нехорошо, а когда ты отключилась у меня на диване, то вряд ли я сумел бы тебя выкинуть, верно? — Он улыбнулся. — А потом я подумал, что ты, может, лучше себя почувствуешь, если ляжешь в постель, а теперь мне есть хочется, так что я собираюсь приготовить завтрак. Какие же это любезности?

Какие ж любезности в этом? И почему он так похож на моего мужа? Слова не идут в голову, а потому держусь того, что безопаснее.

— Не возражаешь, если я сначала душ приму?

— Разумеется. Хочешь подобрать что–нибудь из одежды?

Робби идет в другой конец комнаты, открывает дверь в отдельную комнату для переодевания: вся его одежда развешена аккуратно, цвет к цвету. Он стягивает какие–то джинсы и пару рубашек, чтоб я выбрала, и вручает огромное банное полотенце, пушистее которого я не видывала.

Душевая просторна, струи бьют яростно, и я стою под этим водопадом, чувствуя, как последние остатки головной боли стекают с меня вместе с водой. Оборачиваюсь полотенцем и чувствую, будто кольнуло что–то: слишком уж все подозрительно хорошо, что–то не так, я такого не заслуживаю. Я все еще не звонила Ангел, чтобы сообщить, что я жива и здорова, но когда лезу в сумочку, выясняется, что мобильник мой разрядился, а номер ее я не помню, беспокойство мое растет. Натягиваю джинсы Робби и бледно–розовую рубашку–поло, пробегаюсь пальцами по прядям еще мокрых волос и присоединяюсь к нему на кухне, где витают ароматы жареных томатов и копченого бекона, пробуждая сызнова волчий аппетит. Осторожно присаживаюсь на стул–грибок, на нем мне слишком высоко, не знаю, что с ногами делать, вот и верчусь, как маленькая.

Робби улыбается и достает тарелки из шкафа. Идет к холодильнику, берет два бледно–голубых яичка и разбивает их в пустивший жир бекон — и шкворчащие звуки заполняют тишину. Готовит он уверенно и, когда подает мне завтрак, тот смотрится великолепно, не хуже, чем в ресторане. Сидим за стойкой бок о бок и едим в молчании, обоюдное влечение притягивает нас друг к другу тугой резинкой. За окнами слякотно, в кухне стоит чад от готовки, от всего этого опять начинает ломить голову.

— Не хочешь в гостиную перейти? — спрашивает Робби, когда мы покончили с едой. — Я сделаю нам кофе.

— О’кей, — говорю, сползаю со стула и шлепаю обратно в гостиную.

Когда утопаю в диванных подушках, раздается громкий удар грома (молнию я, должно быть, пропустила), а следом по окнам барабанит дождь, сотрясая крышу, температура резко снижается. Появляется Робби с двумя кружками пенящегося молоком кофе, ставит их на столик, потом идет к своему айподу и находит записи Евы Кессиди. Садится рядом со мной на топкий диван, и вот оно, наконец: смотрим друг другу в глаза, меня охватывает желание, отчаяние и, да, любовь, чистая нежная любовь к этому мужчине, которого я только что встретила. Во всем этом есть что–то странное, только никак не могу сообразить, что именно. Несмотря на мое беспокойство о том, что Ангел тревожится обо мне, о том, во что я влипла (тут следует смешок: только в Манчестере с полдюжины людей вот уже не один месяц беспокоятся о том же), решаю предаться этой странности, воспринимаю происходящее как нечто особенное, редкостное, спокойное. Ни за что не хочу, чтобы оно кончалось, хочу, чтобы время остановилось прямо сейчас, до того, когда все опять пойдет гадко. Взглядом ухожу в самую глубь глаз Робби, и это похоже на то, как быть глаза в глаза с Беном, только с тем Беном, кто был еще невинен, с Беном до того. От голоса Евы и шума дождя замирает сердце, становится трудно дышать, и это длится еще минимум полторы песни, после чего Робби наконец–то склоняется ко мне, медленно, мягко, и когда он целует меня, поцелуй отдает теплом кофе и беконом, губы его нежны, неспешны, искренни.