Читать книгу "Свобода по умолчанию - Игорь Сахновский"

Подземный коридор внезапно закончился грязной, с потёками, тупиковой стеной, которую Сидельников узрел метров за десять. Слева от стены виднелся тёмный дверной проём. Несмотря на боязливую вкрадчивость последних двадцати шагов, он чуть не споткнулся о босую женскую ступню. Прямо у его ног на полу лежала распластанная в откровенной позе молодая женщина, совершенно голая, с кровавой дырой в низу живота. Сидельников отпрянул, с трудом перевёл дыхание и снова заглянул за косяк. Мёртвое тело казалось томным и тёплым, словно только что из постели. В глубине комнаты, похожей на чулан, лежал ещё один труп – девочки-подростка, – скелетик, обтянутый сиреневатой гусиной кожей.

Обратно он почти бежал, боясь повстречать кого-нибудь живого. Посетители всё так же толклись в загончике, не подозревая ни о чём. В столовой гремели посудой и вяло доедали водянистую кашу. И поразительней всего была одновременность наблюдаемых процессов: вот ЭТИ сидят здесь, ТЕ – лежат там. Больничный замок чинно высился над своим трупным подземельем, опираясь на него как на единственно возможный, законный фундамент.

Ночь приползала еле-еле, одолевая бесконечный отрезок между ужином, не более аппетитным, чем принятие разносимых лекарств, и коллективным замиранием в обязательной спячке – в неё впадали как по команде, сразу вслед за централизованным выключением белого света в палатах и коридорах. Но жёлтая лампа с абажуром, зажигаемая на столе дежурной сестры, оставляла чахлую надежду на то, что где-то ещё может теплиться частная жизнь. Утро пригоняли насильственно – ровно в шесть врубали свет везде, где только можно, и радио – с гимном страны. Сидельников, уснувший лишь за полтора часа до гимна, втягивал голову под одеяло и прилагал нечеловеческие мыслительные усилия, чтобы как-то примерить всё то, что «сплотила навеки великая Русь», к собственной судьбе, которая смотрелась по утрам особенно громоздко и нелепо.

Соседки по коридору приносили отовсюду горячие новости и всласть их обгладывали. У главврачихи брат сам по себе уехал в Израиль, предатель, её теперь могут снять. Вчера ночью привезли пенсионерку пожилую с разбитой головой, муж стал ходить к бабе, своей начальнице, она узнала, позвонила куда надо, он её чем-то ударил, а сам «скорую» вызывать боялся, потом привезли сюда, а она уже не дышит нисколько, вот так вот.

Поколебавшись, Сидельников решил от нечего делать спуститься в подземный ход ещё раз. Чувство опасности сохранилось, но потускнело. Пенсионерка с разбитой головой, монументально толстая, с ярким маникюром, лежала едва ли не в обнимку с тощим волосатым типом, татуированным снизу доверху. Женщины, виденной в прошлый раз, уже не было. Девочка с гусиной кожей так и валялась, никому не нужная.

На обратном пути он силился реконструировать трагедию пенсионерки по фрагментам: будущая жертва, величественная, как памятник семейной верности, вдевает лакированный ноготь в телефонный диск, тогда как, предположительно, на кухне дожидается своего часа тяжёлый тупой предмет, а посторонний мохнатый уголовник с цигаркой в зубах где-то уже дохаживает последние сутки, прежде чем разлечься, по недосмотру санитаров, в посмертной нечестивой близости к благородному телу.

…В больнице почти не было возможностей для уединения, поэтому Сидельников неожиданно полюбил дневной сон, куда он уходил как на свободную территорию, не замусоренную лишними словами и взглядами. У него даже сочинилась теория о том, зачем вообще человеку надобно спать, – как минимум затем, чтобы регулярно оставаться наедине с самим собой, выслушивать и накапливать себя. Без этого он может быть просто растащен на куски будничными впечатлениями и разговорами.

– К вам пришли. Какая-то артистка… – В глазах медсестры впервые просвечивало любопытство.

Отыскать артистку в многолюдном коридоре было легко. Надя прохаживалась как на подиуме, демонстрируя свои несравненные ноги, короткое самодельное манто, вопиющий макияж. Её сразу привела в восторг сидельниковская бинтовая маска.

– О! Мистер Икс! – вскричала Надя, привлекая всеобщее внимание. – «Устал я греться у чужого огня!..» А где здесь можно покурить?

Ни одного легального места для курения, кроме мужского туалета, Сидельников не знал, поэтому рискнул сводить гостью в подземелье, но мертвецкую не показывать. Таинственная полутьма тут же вдохновила Надю на решительные акции, как то: поцелуй в шею, показ ажурного белья, вольная борьба с больничной пижамой. Попутно было сообщено, что для Сидельникова уже нашлось новое койко-место; что ему и Штраусенко присланы повестки из милиции; что у герцогини Альбы имеются не только подмышки, будьте справедливы; что она им восхищена и соскучилась; что теперь она живёт в квартире уехавшей подруги, в связи с чем приходите в гости, вот адрес.

После визита Нади соседки по коридору стали поглядывать на Сидельникова со значением. Он лежал безучастный среди шумного дня под одеялом и повторял про себя, как маленький: «Хочу домой», – осознавая с постепенным ужасом, что никакого дома у него нет в помине, а если что-то и было похожее на дом – это комната Розы в коммуналке на улице Шкирятова.

Уже начинался ноябрь. Пора было выбираться из больничного замка, откуда его не спешили выпускать. Врач при обходах рассеянно глядел по сторонам и повторял «рановато», не называя даже приблизительного срока выписки. Сидельников, запасясь уважительной причиной, подкараулил врача возле кабинета:

– Мне нельзя долго здесь лежать. Я пропускаю занятия.

Врач помолчал и вдруг поставил условие:

– Поможете нам – тогда выпишу. У нас ведь скоро праздник…

– Какой праздник?

– Что значит «какой»! Октябрьской революции. Надо сделать стенгазету. Рисовать умеете? В ординаторской возьмёте гуашь и ватман.

Вся трудность заключалась в придумывании заглавия газеты, которое врач хотел видеть и революционным, и одновременно медицинским.

– Длинного не надо, – уточнил он. – Чтобы коротко, но торжественно.

Творческий процесс потребовал целых полутора суток, в течение которых Сидельников перебрал сорок вариантов. Пафос революционной борьбы явно противоречил заботам о сбережении здоровья, в то время как медицинская практика совершенно не нуждалась в победоносных красных знамёнах.

Наконец под утро пятого ноября, перед самым гимном, Сидельникова осенило – и, как только включили общий свет, он рванул в ординаторскую. Полузасохшая гуашь имела клюквенный цвет. Пыльный ватман не слушался и стремился вернуть себе форму трубы. Однако уже после завтрака на доброй трети от ширины распятого листа красовалась находка – могучее жирное слово «ПОЗЫВ». К сожалению или к счастью, на сидельниковское творчество попросту не обратили внимания либо расценили как должное, так что на следующий день редактор «Позыва» был беспрепятственно отпущен на все четыре стороны.

Глава шестнадцатая

Поезда в направлении его родного города уходили каждый день, и сам этот факт служил Сидельникову чем-то вроде спасательного круга. При любой возможности он покупал билет в плацкартный или общий вагон, собирал одежду в сумку – и ехал, хотя бы на несколько дней. А поскольку поводами для отлучек неизбежно оказывались если не каникулы, то праздники (самые официозные – с парадом и демонстрацией – годились тоже), каждая поездка заведомо была окрашена в праздничные цвета.