Читать книгу "Тупик либерализма. Как начинаются войны - Василий Галин"

Свои взгляды на выход из кризиса А. Крупп изложил в статье «Цели германской политики»: «Сентябрьский роспуск рейхстага показал, что политические партии самоустранились от всякой активной деятельности по повышению благосостояния народа и нации в целом, проявили себя неспособными к формированию и поддержке правительства, которое энергично и решительно практическими делами заменило бы теоретические рассуждения о возможности позитивных перемен»… поскольку «внутриполитическая ситуация не может более контролироваться политическими партиями», президенту фон Гинденбургу следует назвать «правительство, пользующееся его доверием… которое примет удар на себя»{623}.

В 1931 г. В Гарцбурге состоялось совещание представителей крупного бизнеса, Шахта, генералов рейхсвера, представителей «Стального шлема», образовавших так называемый «Гарцбургский фронт», направленный на свержение республики. А. Гугенберг лидер национальной немецкой народной партии и по совместительству один из директоров тиссеновскои группы, предоставил в распоряжение Гитлера свой медиаконцерн{624}.

Летом 1931 г. представители тяжелой промышленности обратились к Гинденбургу с требованием «заставить Брюнинга преобразовать кабинет и включить в него нацистских министров. Рейхстпрезидент по совету Дуйсберга отказался выполнить это требование, но предложил Брюнингу расширить кабинет за счет правых партий, исключая, правда, членов нацистской партии. Правый кабинет был образован в начале октября 1931 г.»{625}. Тем не менее Брюнинг был вынужден вступить в переговоры с Гитлером, а Й. Вирт, игравший ключевую роль при заключении Раппальского договора и неустанно предупреждавший о растущей угрозе национализма, был вынужден покинуть пост министра внутренних дел.

Главное требование окружения Гинденбурга к Гитлеру: «Экономика должна почувствовать себя в полной безопасности»{626}. Крупп уже после II Мировой войны говорил: «Экономика нуждается в спокойном поступательном развитии. В результате борьбы между многими партиями и следовавшего за этим беспорядка не было возможности для нормальной производственной деятельности. Мы, члены семьи Круппов, не идеалисты, а реалисты… У нас создалось впечатление, что Гитлер обеспечит нам необходимое здоровое развитие. И он, действительно, сделал это… Жизнь — это борьба за существование, за хлеб, за власть… В этой суровой борьбе нам нужно было суровое и крепкое руководство»{627}.

Особенно щедро пожертвования пошли после январской 1932 г. программной речи Гитлера на конференции трехсот наиболее могущественных представителей делового мира Германии. Протекцию Гитлеру, в данном случае, оказал Ф. Тиссен, который позже признавал: «Я действительно (в январе 1932 г.) связал Гитлера со всеми рейнско-вестфальскими промышленниками»{628}. В том же январе Тиссен дал национал-социалистам 3 млн. марок в течение нескольких дней и организовал встречу Гитлера с фон Папеном{629}. 22 марта 1932 г. Дж. К. Дженни, представитель Дюпона в министерстве иностранных дел, в своем докладе подводил своеобразный итог: «Уже стало притчей во языцах, в Германии, что АО «Фарбен» финансирует Гитлера. Предположительно, так же поступают фирмы Круппа и Тиссена»{630}.

По мнению Э. Генри одной из главных причин резкой активизации Тиссена стал «Стальной трест». «За полгода до последнего политического переворота в Германии становилось ясно, что само существование германского Стального треста (Ферейнигте Швальверке А.Г.), находится под ударом. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знает современную Германию, поймет, что это значит. Еще до этого банкротство сравнительно менее крупного предприятия — шерстяного концерна «Нордволле» с пассивом в несколько сотен миллионов марок потрясло всю систему германской экономики и привело к краху одного из ведущих банков — «Данат банка»… Теперь, однако, кризис угрожал уже самим основам германского хозяйства. Они ставили под удар предприятия, на которых работало почти 200 тыс. человек, которые поставляли на рынок 10 млн. т. стали ежегодно (почти вдвое больше стальной продукции Англии) и половину всей германской угольной добычи. Земельные владения этой фирмы охватывали 134 млн. кв. м., ее железнодорожная сеть по протяженности равнялась линии от Парижа до польской границы, она имела 14 собственных гаваней и 209 электростанций; ее рабочие городки насчитывали 60 тыс. жилищ»{631}.

Э. Генри имел все основания утверждать, что «крушение «Ферейнигте Швальверке А.Г.» было бы национальной катастрофой». И вот ежедневная продукция упала с 25 тыс., до 5,4 тыс. т, добыча угля со 100 тыс. до 40 тыс. т. В последний день 1931 г. акции Стального треста, которые в момент его основания котировались в 125% номинала, продавались за 15% номинальной стоимости. Стальной трест спасло только вмешательство правительства. Последнее за 100 млн. марок скупило обесценившиеся акции, главного акционера Стального треста, по цене в 4 раза дороже их рыночной котировки{632}. За приватизацию национализированных акций сразу же разгорелась конкурентная борьба между группами католическо-еврейской либеральной О. Вольфа и националиста Ф. Тиссена[79]. О. Вольф был сторонником создания континентального стального треста, путем слияния французских и германских предприятий, даже под верховенством Франции. Позицию О. Вольфа поддерживали правительства Брюнинга — Шлейхера. Ф. Тиссен так же был не прочь от континентального блока, но только под началом Германии.

Между тем бесконечные избирательные кампании истощили терпение тех, кто финансировал нацистскую партию. «Очень трудно доставать деньги, — писал 15 октября в своем дневнике… Геббельс. — Все образованные и состоятельные господа поддерживают правительство». Тиссен заявил, что он больше не в состоянии делать взносы в фонд национал-социалистской партии… Геббельс был в отчаянии. «В аппарате воцарилось глубокое уныние, денежные затруднения препятствуют конструктивной работе, — писал он 8 декабря, — Мы все пали духом, особенно теперь, так как партия может развалиться и все наши труды пропадут зря». Три дня спустя он заносит в дневник: «Финансовое положение берлинской организации безнадежно. Одни долги да обязательства». В последнюю неделю года Геббельс сник окончательно: «1932 год явился для нас сплошной цепью неудач… Прошлое было трудным, а будущее выглядит мрачным и мало обещающим; все планы и надежды окончились крахом»{633}. Геббельс буквально паниковал: «Денег не хватает всюду. Никто не дает нам в долг»{634}.