Читать книгу "Сладкая жизнь эпохи застоя - Вера Кобец"

Трудно сказать, под воздействием ли растяпы-пассажира или по какой другой причине, но Гарик так и не отправил начальству рапорт с просьбой прислать жену. Макар Пилатович вскоре отбыл, как это и ожидалось, в Дом заслуженного отдыха. На место Наташи приехала новая кассирша. У нее тоже были красные ноготки и тонкие брови, только на лбу вместо челки — валик. Рассказывая ей о распорядке и правилах, Гарик внимательно наблюдал, не начнет ли она чему-нибудь удивляться, но Наташина заместительница Агата кивала так, будто все, что он говорил, она слышала уже десять раз. Форменное платье шло ей не меньше, чем предшественнице, и теперь Гарик снова, как в прежние времена, прохаживался иногда с удовольствием мимо окошечка кассы, чтобы взглянуть на аккуратное личико над алым бантом и еще раз порадоваться тому, как разумно, красиво и правильно у них все устроено.

Задуманные новшества Гарик осуществил. И даже в большем, чем сам предполагал, масштабе. Фонтаны хотя и не били — подвести воду к станции было немыслимо, даже и питьевую привозили в цистернах, — но красиво стояли по обе стороны входа и придавали всему некую новую внушительность. А внушительной станции как-то естественно полагался и соответствующий уровень обслуживания. Опираясь на случай с повредившим ногу пассажиром, Гарик написал заявление с просьбой выделить штатное место фельдшера. Просьбу сочли возможным удовлетворить. И через месяц к Гарику прибыл красивый молодой усач по имени Радмир. Стоя по стойке «смирно», опустив руки по швам и преданно глядя в глаза начальству, он отчеканил, что счастлив был получить назначение на образцовую станцию. «Порядок в медпункте должен быть идеальным, — сказал ему Гарик. — Три раза в неделю я буду лично проводить проверку». Молодой человек щелкнул в ответ по-военному каблуками, и, чуть поморщившись, Гарик подумал, что эти юноши, пожалуй, пересаливают в своем службистском рвении. Но эта мысль омрачила его прекрасное настроение лишь на секунду.

Все в мире взаимосвязано, размышлял Гарик за чаем; у него теперь был красивый зеленый сервиз, времена кружек прошли: ведь он был начальником образцовой, модернизированной (как отмечалось во всех документах) станции. Все в мире взаимосвязано, и этот чудак с его вывихом послужил появлению у меня подчиненного, а появление одного подчиненного, скорей всего, вызовет и дальнейшее увеличение штата. Уже сейчас, вероятно, пора подумать о небольшой команде уборщиков. Патриархальные нравы времен Макара Пилатовича, увы, ушли в прошлое. Все связано. Все объяснимо. Толстяк в расхлябанных босоножках вывалился из поезда, чтобы способствовать росту станции. Кто может с этим не согласиться? Но почему-то чем дальше шло время, тем чаще мысли о толстяке принимали совсем другой оборот. Каким счастливым было его лицо, когда он наконец-то садился в поезд. Сколько же ему было? Лет сорок пять? А он стремился на станцию Раззудеевку, хотя совсем рядом с ней, чуть не впритык, была огромная (как сообщало секретное донесение) станция Крах Капитальный. Как мог он, отечный и толстый, решиться туда поехать?

Годы неспешно сменяли один другой; фельдшер Радмир обрел солидность и обзавелся глубоким, кожей обитым креслом.

Команда уборщиков рьяно трудилась на станции. В здании и на платформе было теперь не так чисто, как прежде, но при желании и в этом можно было заметить дух положительных перемен. Встречая и провожая поезд, Гарик с небольшим удивлением отмечал, что молодые девушки уже не притягивают его взгляд так, как прежде. Горланящих песни юнцов он теперь вовсе не замечал, но зато люди средних лет, неловко соскакивающие с подножки, с любопытством оглядывающие великолепие станции, но почти сразу же, словно почувствовав укол, кидающиеся назад — к своим обшарпанным, грязным вагонам, занимали его все больше. Когда поезд, конвульсивно подергиваясь, наконец трогался, все они (да, почти все!) смотрели на уплывающее назад станционное здание с видимым облегчением. «Вырвались, выскочили», — читалось на лицах, а ведь естественней было бы видеть на них сожаление: «Упустили…» Куда они едут и что им надо? — этот вопрос лишал Гарика сна, но он понимал уже, что не может задать его ни начальству, ни подчиненным. Оставалось терпеть, утешая себя мыслями о росте численного состава обслуживающих станцию, об идеальной симметричности фонтанов. Деваться было некуда, и он приготовился терпеть долго, но нервы сдавали, и как-то раз, уличив Агату в том, что она закрыла кассу на сорок пять секунд раньше положенного срока, Гарик учинил ей такой разнос, что от крика дрожали стены. Желая застраховаться от повторения подобных эксцессов, он решил затребовать введения в штатное расписание специальной должности надзирателя, но выполнить задуманное не успел.

Однажды, когда он стоял в красной шапке, привычно глядя на разношерстно неопрятную толпу, горохом высыпавшую из поезда и почти сразу же кинувшуюся обратно, ему показалось, что один из пассажиров — Макар Пилатович. Выбравшись из вагона (последним), этот старик принялся что-то искать среди клумб. Секунда в секунду по расписанию Гарик поднял жезл. Состав дернулся. «Эй, дед, опоздаешь», — крикнул кто-то. Старик встрепенулся и с отчаянным криком ужаса, размахивая руками, побежал к поезду. Видно было, что, если б ему предложили умереть на бегу или остаться здесь, на образцовой станции, он предпочел бы первое. С колотящимся сердцем вернувшись в здание, Гарик прошел в уборную и принялся с каким-то тихим бешенством медленно-тщательно мыть руки. Постепенно холодная вода и размеренные движения сделали свое дело. Он успокоился и, желая получить этому подтверждение, кинул оценивающе-придирчивый взгляд в висевшее тут же большое овальное зеркало. Да, это его лицо. Волосы поредели, хотя стоят по-прежнему ежиком. Щеки запали, а нос изменился — кажется, вырос. Глянув внимательнее, Гарик вдруг понял, что превратился в копию Макара Пилатовича.

На другой день Гарик попросил у Агаты билет до станции Первоухабистое, и она, на секунду придя в замешательство и посмотрев на него удивленным взглядом, тут же опомнилась и, пробежавшись холеными белыми ручками по кнопкам кассового аппарата, выдала нежно-сиреневый бланк. Взяв жезл и надев красную шапку, он вышел — секунда в секунду — к поезду. Все было как всегда. За исключением одного: рядом с Гариком на платформе стоял небольшой саквояж. Защитного цвета саквояж был заметен на гладком асфальте перрона, и, скорей всего, именно из-за него все — то есть фельдшер Радмир, недавно попросивший называть его Радмиром Ивановичем, его помощница Тамара, высокая, крепко сбитая женщина, и полный состав бригады уборщиков — оказались не где-нибудь, а здесь же, на платформе, рядом с начальником, и, когда Гарик, взяв саквояж, шагнул к подножке, тоже одновременно шагнули вперед. «Прощайте, — сказал им всем Гарик, — счастливо вам оставаться». На самом деле ему хотелось бы попрощаться только с Агатой, которая все-таки очень похожа была на Наташу, но Агата блюла законы станции — она была за окошечком кассы. «Прощайте», — повторил Гарик, на этот раз обращаясь к фонтанам, кадкам с цветами и голубым стенам вокзала. Он сел в вагон, состав должен был вот-вот тронуться. Время. Секунды, минута… «Шеф, поезд никуда не пойдет, ведь вы не дали сигнал отправления», — сказал укоризненно фельдшер. «Конечно, простите, совсем забыл», — Гарик смущенно протянул красную шапку и жезл Радмиру Ивановичу. Но тот проворно отступил от состава, и в ногу с ним шагнули уборщики и Тамара. «Поезд никуда не пойдет, пока вы не дадите сигнал отправления», — величественно и сурово произнес фельдшер, и тогда Гарик все понял. Медленно, словно бы сразу состарившись, он спустился с подножки, поставил свой саквояж, отошел от него и, надев красную шапку, поднял флажок. Постанывая, скрежеща железом, опасно раскачиваясь из стороны в сторону, состав неуверенно тронулся в путь. «Завтра я подам рапорт об отставке», — пытаясь подбодрить себя, сказал Гарик. «Зачем торопиться? Вакансия в Доме заслуженного отдыха освободится только через полгода», — круглые глаза фельдшера были трезвы и спокойны. Он никогда не испытывал к Гарику теплых чувств, однако вражды не испытывал тоже. С чего бы? Но Гарику это было уже не понять. Он вдруг увидел перед собой врага. Того, который жестоко смял, раздавил, растоптал, уничтожил… Яркая молния блеснула перед глазами — и, сделав прыжок, Гарик схватил обеими руками толстую шею фельдшера и принялся его душить. Душить! Душить!!!