Читать книгу "Куликовская битва и рождение Московской Руси - Александр Широкорад"

Нетрудно догадаться, что в такой ситуации Мамаю нужно было решить проблему Тохтамыша, а затем заниматься русскими делами. Да и великий князь Дмитрий Иванович не платил дань не потому, что он стал таким сильным, а из-за «замятии в Орде», когда попросту неясно было, кому платить, а кому нет. Победил бы Мамай Тохтамыша, и через несколько недель прибежал бы ханский улусник Дмитрий Московский с огромной калитой, полной золотых и серебряных монет. Кстати, так и случилось сразу же после Куликовской битвы, только улусник Дмитрий стал платить Тохтамышу.

Увы, нравится кому или не нравится, а ходил Мамай на Русь за... «зипунами», то есть попросту подкормиться и приодеть свою орду, а на награбленные деньги нанять еще войско.

По непонятным причинам Мамай простоял около месяца в устье реки Воронеж и упустил момент внезапности. Дмитрий Иванович успел собрать не только свое войско, но и союзных князей — ростовских, ярославских, белозерских и стародубских. К нему прибыли со своими дружинами и литовские князья — сыновья Ольгерда Андрей и Дмитрий.

СМ. Соловьев утверждал, что «князь тверской прислал войско с племянником своим Иваном Всеволодовичем Холмским»[165]. На самом деле тверские полки не участвовали в Куликовской битве, а Иван Всеволодович, удельный князь Холмский, хоть и был вассалом великого князя тверского, но имел какие-то личные отношения с Дмитрием Московским и, в конце концов, в 1397 г. женился на его дочери Анастасии.

Не прислал войско и Господин Великий Новгород. Много споров среди историков вызывает и позиция Олега Рязанского, который также не прислал свою рать Дмитрию.

Князь Дмитрий Иванович отправил сторожей (разведку) в степь наблюдать за Мамаем, а местом сбора войск определили Коломну, куда войска должны были подойти до 15 августа.

Перед выступлением из Москвы Дмитрий Иванович отправился в Троицкий монастырь, недавно основанный пустынником Сергием. 17 августа князь Дмитрий был уже у Сергия. Вот как описывает их встречу Николай Борисов:

«До поздней ночи просидел он в келье у Сергия, рассказывая о своих заботах и тревогах, исповедуясь как перед причастием. Дмитрий был до конца откровенен с игуменом и высказал заветное: ему нужно было не просто благословение, но и какие-то зримые всем воинам свидетельства того, что «великий старец» признал борьбу с Мамаем священной войной.

Проводив князя на ночлег, Сергий созвал к себе наиболее уважаемых «старцев». Глубокой ночью в его келье состоялся монашеский совет...

На следующее утро Дмитрий и его свита присутствовали на литургии, которую служил сам Сергий. День был воскресный, и потому служба отличалась особой торжественностью и продолжительностью. Князь нервничал, спешил назад, в Москву. Однако Сергий уговорил его отобедать в монастырской трапезной, «вкусить хлеба их». Это был не просто жест вежливости. Обед с иноками за их столом считался своего рода причастием, очищающим от грехов...

После трапезы Сергий окропил Дмитрия и его спутников святой водой. Осенив князя крестным знамением, он громко, так, чтобы услышали все, воскликнул: «Пойди, господине, на пога-ныа половци, призывая Бога, и Господь Бог будеть ти помощник и заступник!» Потом, наклонившись к князю, Сергий добавил тихо, так, чтобы слышал он один: «Имаши, господине, победи супостаты своя».

Игумен подозвал к себе двух иноков. Князь узнал обоих: боярин Андрей Ослябя, ушедший «спасать душу» на Маковец, и недавно принявший монашеский постриг молодой богатырь Александр Пересвет.

Дмитрий с недоумением смотрел на одеяния иноков. Оба были облачены в «шлем спасения» — островерхий кукуль с вышитым на нем крестом. Это был «образ великой схимы». Князь знал, что Сергий не любил давать своим инокам схимы, избегая любого признака неравенства между братьями.

Обращаясь к Дмитрию, Сергий сказал: «Се ти мои оружни-ци». И тут князь понял все. Эти два инока и есть то зримое свидетельство благословения, которое он вчера просил у «старца». Игумен постриг их в великую схиму, и теперь, верные иноческому послушанию, они готовы были следовать за князем в битву. По понятиям иноков схима символизировала доспех, в котором монах выходил на бой с дьяволом.

Дмитрий понял, как много дал ему Сергий в лице этих двух иноков. Пересвет и Ослябя — люди не безвестные. Увидев их, каждый сразу догадается, кто послал их с княжеским войском. А необычное одеяние без слов доскажет остальное.

Великий князь осознал и то, как трудно далось это решение «старцу», какой подвиг самопожертвования совершил он в эту ночь. Сергий не только посылал своих духовных детей на смерть, но также совершал прямое нарушение церковных законов. Четвертый Вселенский собор в Халкидоне постановил: монах не должен вступать в военную службу. За нарушение этого запрета он подвергался отлучению от церкви. Принцип иноческого послушания перекладывал этот грех на плечи игумена, благословившего своих монахов на пролитие крови. Посылая иноков на битву, Сергий рисковал собственным спасением души.

Низко поклонившись, Дмитрий поцеловал руку игумена, потом выпрямился, глянул в синие, чуть поблекшие от времени глаза Сергия и, стремительно повернувшись, пошел к воротам. Там, за оградой, его уже ждала собравшаяся в дорогу свита. Стремянной держал наготове княжеского коня. Легко вскочив в седло, Дмитрий с места пустил своего застоявшегося жеребца широкой рысью.

Когда Сергий вышел за ворота, небольшой отряд уже скрылся в заросшей тальником ложбине. Но вот вдали, на взгорье, появилась фигура передового всадника. Статный, в развивающемся на ветру алом плаще, на снежно-белом коне — Дмитрий удивительно похож был в этот момент на святого Георгия-змееборца, каким его обычно изображали русские иконописцы.

Привстав на стременах, князь издали помахал на прощание рукой и, хлестнув коня, окончательно скрылся из глаз»[166].

Увы, на самом деле взаимоотношения Сергия Радонежского и великого князя Дмитрия были далеко не безоблачными, и ряд историков сомневается даже в самом факте их встречи 17—18 августа. Чтобы понять ситуацию, нам придется окунуться во внутрицерковные дрязги, которые в XIV веке зачастую определяли политику Великого Московского княжества.

Весной 1353 г. во время «мора» (эпидемии чумы) умер в Москве митрополит Феогност. Незадолго до смерти грек по настоянию великого князя Симеона Гордого посвятил инока Алексея в сан епископа владимирского. Его-то московские бояре и решили сделать митрополитом всея Руси после почти одновременной смерти Феогноста и Симеона. Алексей уже по происхождению должен был стать ручным московским владыкой.

Алексей (мирское имя Алферий) был сыном боярина Федора Бяконта, пришедшего на службу к Даниилу Московскому. Крестным отцом Алферия был сам Иван Калита. До 20 лет Алферий служил при дворе московского князя, а затем принял постриг под именем Алексея. Что послужило причиной пострига молодого человека, неизвестно, но можно с уверенностью сказать, что это был не религиозный экстаз. Это было время, когда монахи уходили в глухие леса, на северные реки и озера, сами рубили себе там скиты, постоянно собирали послушников и основывали монастыри.