Читать книгу "Самый бешеный роман - Анна Богданова"

Я сидела на полу и в ужасе переводила взгляд с царившего беспорядка в комнате на секундную стрелку часов, двигающуюся неумолимо быстро.

Минут через пять я впала в панику и в неистовстве принялась набивать сумку всем, что попадалось мне под руку – не глядя. В основном я пихала вещи, которые лежали сверху огромной горы. В довершение всего я смела с угла стола какую-то косметику и, аккуратно положив средство для зарабатывания денег в его родную замшевую сумку, решила, что в деревню я собралась.

Потом открыла шкаф, свалила туда все, что осталось на полу и стульях, и со спокойной душой легла спать. Опять забыла о пуговице. Ладно, завтра утром пришью.

* * *

Когда телефонный будильник грубо и бестактно три раза кряду надрывно проревел установленную мной мелодию «Не кочегары мы, не плотники», которая должна бы бодрить и пробуждать, а металлический голос в интервалах членораздельно проговорил: «Семь часов. Ровно», я поначалу не поняла, что происходит, а потом захотелось просто разреветься.

Я зарылась лицом в подушку, со всех сторон подоткнула одеяло и поняла, какую непростительную ошибку совершила. Зачем я туда еду? Зимой, в холод? Что я буду делать среди двадцати кошек, занудного Николая Ивановича и сохнущей от любви к охраннику мамы? Писать роман на втором этаже? Но он ведь не отапливается! Эта мысль пришла мне на ум только теперь. Но отказываться было уже поздно и глупо, к тому же мама с Николаем Ивановичем жили какой-то особенной, непонятной ни для кого жизнью. У них все было расписано на год вперед – когда куда поехать, что сделать, что купить, и мой отказ вызвал бы бурю негодования как со стороны мамы, так и со стороны ее мужа.

«Ну ничего, не понравится, я ведь в любой момент могу оттуда уехать!» – утешила я себя и заставила встать с кровати.

На улице – темнота непроглядная, считай, ночь еще. В доме напротив всего два горящих окна – лишь два человека собираются на работу, все остальные нормальные люди спят безмятежным сном. Даже дворники не начали разгребать снег.

Я включила свет, тем самым записав себя в число ненормальных, куда-то собирающихся людей, и пошла пить кофе.

Пока я чистила зубы, одевалась, причесывалась, меня одолевали недобрые мысли, и в конце концов я пришла к выводу: поездка в деревню – это не выход из положения. Таким образом я не забуду Кронского, потому что от себя не убежишь. В это мгновение задребезжал домофон, а через минуту мама с Николаем Ивановичем появились на пороге.

– Здравствуй, дорогая. Ты все выключила?

– Воду отключила? – спросил Николай Иванович, нахмурившись.

Вообще, я давно заметила одну странную, неприятную особенность отчима: если от него требовалось кого-то куда-то привезти или отвезти, он начинал кочевряжиться и, чувствуя себя хозяином положения, вел себя безобразно.

– Нет, – ответила я. – Кофе не хотите?

– Давай, – бесцеремонно сказал он.

– Поехали! Кофе какой-то! – взорвалась мама. – Нечего рассиживаться, нам еще на оптовый рынок ехать! Это когда ж мы на месте-то будем?!

– Сейчас перекурим и поедем, – невозмутимо проговорил отчим, снимая брезентовую куртку на овчине. – Несладкий совсем.

– Почему? Три ложки сахара положила, – оправдывалась я. Надо сказать, что стоило лишь мне увидеть Николая Ивановича, как я почувствовала себя не в своей тарелке. И ощущение было каким-то странным – будто та жизнь, которой я жила до его появления, была сном, причем неплохим, а сейчас я пробудилась и очутилась в суровом реальном мире со своими непоколебимыми, непонятными для меня законами. Я почему-то мгновенно почувствовала себя зависимой от этого человека, хотя с чего бы это?

– Еще четыре положи, – сурово сказал он и закурил.

Мамин муж курил какие-то жуткие вонючие болгарские сигареты – еще с молодости он пристрастился к ним. Может, конечно, четверть века назад, когда первую линию ГУМа занимал продовольственный отдел, на улицах стояли автоматы с газировкой по три и одной копейке, а мороженое с кремовой розочкой в вафельном стаканчике стоило девятнадцать копеек, это считалось особым шиком, но со временем они испортились и сейчас продавались по четыре рубля за пачку.

Мама возвела глаза к потолку и ушла в комнату. Я последовала за ней.

– Не могу! Я не переношу его! Нет, ты видела, ты видела, сколько он сахара кладет?

– Не заводись. Жалко, что ли!

– Что ты думаешь?! Мы уже с утра переругались! Я ему говорю, что мы Рыжика забыли, он мне: «Я сам его в переноску посадил». И чтобы доказать, что мы действительно его оставили, пришлось снова высадить всех котов из переносок, потом бегать по всей квартире и снова их ловить.

– А Рыжик?

– Как я и говорила – спрятался под кроватью за упаковкой обоев. Старый маразматик! – сказала она довольно громко.

– Тихо ты! Он же все слышит!

– Да пускай слышит. Ты еще не была с нами на оптовом рынке? – спросила она и сама же ответила: – Не была. Сейчас посмотришь, как он будет ходить от палатки к палатке и сравнивать цены. Не меньше двух часов там проторчим. А это что за кишка? – и мама указала на дорожную сумку.

– Мои вещи, – как ни в чем не бывало ответила я.

– Ты с ума сошла? Куда ты столько набрала? Там есть все!

– Я знаю, что там есть, – насупилась я.

– Тоже упрямая!.. А это?

– Компьютер.

– Зачем? Ты все равно там ничего не напишешь.

– Это почему? А кто меня звал поработать в деревню, обещал второй этаж и что мешать мне там никто не будет…

– Ха! Второй этаж! Там температура ниже, чем на улице!

Та-ак, открываются все новые и новые подробности, не обещающие ничего хорошего. Я чувствую, что делать мне там будет совершенно нечего – болтаться без дела по заснеженному огороду, натыкаться на кошек и слушать ругань мамаши с Николаем Ивановичем. Уезжать из Москвы мне расхотелось окончательно, но, несмотря на это, я безропотно подхватила сумки и вышла вслед за мамой на улицу.

– Садись вперед, – сказала она.

– А куда я ноги-то дену? – удивленно спросила я и тут же ощутила на себе ненавистный взгляд Николая Ивановича. Дело в том, что там, где по идее должны быть мои ноги, возвышалась стопка разноцветных кошачьих поддонов, а за ними – сумка с банками из кожзаменителя. На заднем же сиденье друг на дружке стояли переноски с котами – в каждой сидело по четыре-пять пушистиков, а с краю оставалось сантиметров восемнадцать для маминого зада. Она как-то умудрилась сесть и нетерпеливо крикнула мужу:

– Ну что, совсем не соображаешь?! Дверцу-то закрой – я ведь сейчас вывалюсь!

Я усаживалась довольно долго под пристальным, недоброжелательным взглядом отчима. Это было что-то страшное – между ногами почти до подбородка возвышались поддоны. Хоть мама перед отъездом тщательно вымыла их, все же они попахивали кошачьей меткой. И эту пытку предстояло терпеть пять часов дороги!