Читать книгу "В час битвы завтра вспомни обо мне... - Хавьер Мариас"

Домработница ушла в очень плохом (по словам консьержа) настроении: ей не дали никаких указаний, о ней все забыли (только Луиса обратилась к ней один раз с просьбой одолжить ключ). Однако на следующий день она обещала прийти, чтобы все убрать, – она ведь все понимает. Луиса уложила измученного малыша (его комната была единственным местом в доме, где все было как прежде: никто не прикоснулся к самолетам, хотя все, кто проходил мимо открытой двери, обращали на них внимание и заглядывали в комнату), соска и кролик были по-прежнему при нем. Луиса тоже приняла успокоительное, вынесла мусор (или она сделала это позднее, а сначала попыталась навести хоть какой-то порядок и предприняла еще одну безнадежную попытку найти пропавший адрес?), поменяла простыни на постели Марты (никто не позаботился об этом, а домработница не проявила инициативы). Она легла в постель и только тогда подумала обо мне (хотя еще не знала, что я это я): она вспомнила, что Марта больше двадцати часов назад оставила на ее автоответчике сообщение (<<Я встречаюсь сегодня с одним типом, я его почти не знаю, но он вполне ничего, мы познакомились на коктейле, а потом как-то он пригласил меня выпить кофе, он знает всех и вся, разведен, кроме всего прочего, пишет сценарии. Сегодня я пригласила его на ужин – Эдуардо в Лондоне. Я не знаю, что из этого выйдет, но, может быть, что-нибудь выйдет, так что я немножко нервничаю»). Имени моего она не назвала. Луиса лежала в постели сестры, думала о ней и не понимала того, что произошло, не понимала этой неожиданной смерти, словно вдруг перестала понимать разницу между жизнью и смертью, разницу между человеком, которого не видишь в данный момент, и человеком, которого уже не увидишь никогда, как бы этого ни хотелось (мы никого не видим постоянно, разве что самих себя, да и то не полностью – только свои руки или ноги). «Я не знаю, почему я жива, а она умерла, не знаю, чем одно отличается от другого. Сейчас я не понимаю, что значит „жизнь" и что значит „смерть"». Вот о чем думала она и думал вместе с нею я, пока она мне это рассказывала. Она включила телевизор, потому что не могла уснуть, несмотря на усталость, боль и горе. Она даже не пыталась заснуть – для нее было еще слишком рано. Она даже не разделась. В первом часу зазвонил телефон, и звонок напугал ее. Именно тогда она заметила, что в автоответчике не было кассеты: он почему-то не включался, а телефон все звонил и звонил. В волнении она сняла трубку. Она хотела (и одновременно боялась этого), чтобы это звонил Деан из Лондона – он ведь мог позвонить домой, даже не зная о том, что случилось. Но это был Ферран. Он дозвонился еще до одного из партнеров в Лондоне, и тот наконец сказал ему, в каком отеле остановился Деан – в отеле «Вильбрахам». Он не хотел звонить туда сам, не решался: нельзя, чтобы об этом спокойно сообщал друг (а Ферран уже успокоился – прошло достаточно много времени). «Я позвоню, – сказала Луиса, – но не сомневаюсь, что он позвонит тебе, когда узнает, что ты приехал сразу же после меня и видел Марту такой, какой ты ее видел». – «Если он позвонит сам, это другое дело, – сказал Ферран, – но я не в состоянии сообщить ему эту новость вот так, по телефону. Ты расскажешь ему, что она была не одна?» – «Я предпочла бы подождать, пока он вернется, но боюсь, что это мне не удастся: он будет меня расспрашивать, он захочет узнать все подробности – как это случилось, почему она не позвонила ему сразу, как только почувствовала себя плохо. Скрыть это будет невозможно – слишком многие уже знают, так что придется ему сказать. Лучше, чтобы он знал». И тогда Луиса позвонила в отель «Вильбрахам» (я не спросил, с кем она попросила ее соединить: с мистером Деаном – или Дином – или с мистером Бальестеросом), так что он уже все знал, когда я позвонил ему в час ночи из телефона-автомата и повесил трубку, услышав его голос. Ему уже все рассказала Луиса, а потом подтвердил его компаньон, так что теперь он должен был пересмотреть, переоценить или по-другому рассказать все, что он делал в течение тех двадцати часов, которые вдруг превратились во что-то зыбкое и ирреальное, – такими станут для меня воспоминания о персонажах Макмюррея и Барбары Стеквик в тот день, когда я снова (уже целиком) буду смотреть этот фильм с субтитрами, а для Oniy the Lonely таким будет (когда ему дадут кассету, которую для него обещала достать сеньорита Анита) тот эпизод из «Полуночных колоколов», который он посмотрел два с половиной года назад в бессонную ночь. Или сцены воздушного боя, который вели пилоты «спитфайров», и сцены из фильма про королей и призраков, которые видел я тоже в бессонную ночь два с половиной года назад, но уже в другую ночь – мне до сих пор не удалось найти ни один из этих фильмов, которые шли одновременно, я до сих пор не знаю, что это за фильмы. Те двадцать часов стали для него чем-то вроде заколдованного времени (или сна), временем, о котором нужно забыть, словно его и не было никогда, – но забыть нельзя: воспоминание занозой застряло в памяти.

Потом Луиса снова легла (разговаривая с Деаном, она сидела на кровати – трудно утешать вдовца издалека, да еще и лежа) и долго смотрела телевизор, пока сон не начал одолевать ее (кажется невероятным, что после смерти близкого человека можно заснуть, но все-таки в конце концов все засыпают). Тогда она заставила себя подняться и раздеться – без моей помощи, без чьей-либо помощи: подошла к окну и начала снимать свитер через голову. Скрестив руки, она потянула свитер снизу вверх и сдернула его одним рывком, так что рукава вывернулись и теперь держались только на кистях рук. В таком положении она простояла несколько секунд, и вся ее фигура выражала усталость (усталость после этого движения или после тяжелого дня) – так стоят застигнутые бедой люди, которые не могут перестать думать о своем несчастье, а потому раздеваются медленно и, сняв одну вещь, задумываются или погружаются в себя. А может быть, сняв свитер, она взглянула в окно и увидела что-то или кого-то – возможно, она увидела такси и возле него – меня.

– Он тебя ищет, – закончила она свой рассказ о том, чего я не знал или о чем только догадывался, – и мне придется рассказать ему, что я тебя нашла.

– Я знаю, – ответил я и сказал ей о том разговоре, который подслушал, выходя с кладбища. Я признался Луисе, что был в то утро на кладбище, что впервые увидел ее именно там и что услышал там разговор мужчины и женщины (я не осмелился признаться, что уже знал, кто были эти люди, я предпочел, чтобы она, как и я, узнала обо всем, прослушав пленку): «Слышно что-нибудь про того типа?» – спросил человек, который шел впереди меня, а женщина, что шла с ним рядом, ответила: «Ничего. Но они только начали его искать, и Эдуардо настроен решительно». – Я не сказал ей, что они не были мне совсем уж незнакомы: их зовут Висенте и Инес, и с Висенте мы чуть не породнились.

Ресторан уже закрывался. Я давно расплатился, хозяева любезно делали вид, что снимают кассу и пересчитывают выручку. Мы съели все, что нам принесли, даже не поняв, что это было. Луиса машинально поднесла к губам салфетку (она положила ее на стол после десерта, это было уже давно). От кофе она отказалась, но попросила принести грушевый ликер.

– Вот, значит, как, – сказала она, – уже все вокруг знают. Кроме отца, к счастью. Надеюсь, он никогда не узнает.

– Я бы хотел, чтоб, перед тем как говорить с Эдуардо, ты послушала кассету, – сказал я. – На ней есть кое-что, о чем ты, возможно, не догадываешься. А уж он-то наверняка не догадывается. Если хочешь, заедем сейчас ко мне на минутку. Потом я отвезу тебя домой на такси. – Я улыбнулся и добавил: – Теперь ты меня уже немножко знаешь (а про себя подумал: «И, может быть, еще больше тебе предстоит узнать»).