Читать книгу "Летучий голландец - Эрик МакКормак"

Она улыбнулась и посмотрела на него очень ласково; Роуленд никогда не видел, чтобы она смотрела так на кого-нибудь, даже на Уилла. Возможно, свидетелями этого чуда бывали только ее звери.

Все улыбались. Уилл, лежавший на кровати, Фроглик и Ева. Роуленд тоже не мог сдержать улыбки. Глядя на Еву, на раскрывшуюся в ней нежность, он почувствовал, что почти завидует Фроглику.

В тот же день спасительный корабль пришел и встал на якорь в нескольких сотнях ярдов от берега. На землю выгрузили необходимые припасы; Ева дала письменные показания о том, как затонуло «Потерянное счастье». Потом обоих мужчин переправили на корабль. Уилла проводили в каюту, а Роуленд остался на палубе. Когда корабль отчалил, Герберт Фроглик и Ева Соррентино все еще стояли на берегу и смотрели. Она была не очень высокой, но все равно оказалась на голову выше Фроглика. Они какое-то время махали кораблю, а потом развернулись и вместе с Робби пошли к домику.

Роуленд задумался, что с ними будет дальше. Он знал, что самые невероятные на первый взгляд союзы часто процветают, в то время как внешне многообещающие часто таят в себе какую-нибудь червоточину, что пагубно сказывается на их долговечности. Роуленд смотрел, как Ева и Фроглик исчезают за дюнами, зная, что он вряд ли увидит их когда-нибудь снова или хотя бы узнает, какое продолжение будет у их истории. Чтобы узнавать, чем кончаются истории, человеку необходимо пускать корни, оставаться где-то надолго, если нужно – даже на всю жизнь. Роуленд был уверен, что ему суждено узнать конец только одной истории – его собственной.

13

В больнице Камберлоо было относительно тихо – как обычно в больницах, – когда Томас Вандерлинден рассказывал мне о встрече Роуленда и Уилла, о гибели «Потерянного счастья» и о том, как они спаслись. Меня захватила его история. Теперь, когда он взял кислородную маску и сделал несколько глубоких вдохов, реальность навалилась на меня всеми типичными для больницы звуками, доносившимися из коридора.

Меня очень интересовало, почему Роуленду понадобилось рассказывать Рейчел о том, что Еве Соррентино очень нравился Уилл Драммонд. Когда Томас отложил маску, я спросил его об этом.

– Мне самому это любопытно, – сказал он. – Может, Роуленд думал, что ей необходимо знать, что Уилл нравился другим женщинам. Что у него был выбор. Ей действительно было важно каждое слово.

В этот момент вошла простерилизованная фигура дежурной сестры с подносом пузырьков и шприцев.

– Пора делать уколы, – сказала она. – После этого вас посмотрит доктор.

– Я приближаюсь к концу, – сказал мне Томас. Что он имел в виду – самого рассказчика или его историю? Мне не хотелось об этом думать.

– Я приду завтра, – сказал я. – Мне не терпится узнать, что было дальше.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯУИЛЛ ДРАММОНД

Мы храним в себе все чудеса, которые ищем вне себя:

вся Африка и все ее загадки есть в нас самих.

Сэр Томас Браун «Religio Medici», 1642[11]

1

Как обычно, на следующее утро я пару часов просидел в саду, пытаясь думать о «Ковбое в килте». И, как обычно, поднял взгляд на изгородь и вспомнил еще один из тех случаев, когда мы с Томасом здесь беседовали.

– Наверное, вы не читали Базилия Медика? – спросил он, не слишком надеясь, что я его читал. – Он был одним из наиболее выдающихся испанских врачей и эссеистов середины XVI века. Он утверждал, что тело – это зеркало духа, и таким образом в нем самом хранится лекарство от всех физических недугов.

Я попытался изобразить понимание.

– Его трактат «Exteriorum Expositio»[12]начинается с самых очевидных примеров, – сказал Томас. – Например, большинство из нас согласится, что физический феномен улыбки является отражением того, что душа уловила что-то смешное. – Он посмотрел на меня очень многозначительно. – Или, если вы зеваете, это связано с тем, что вашему разуму не интересно то, что вам говорят: зевота – признак скуки.

Я только что подавил зевок, поэтому теперь усиленно заморгал и кивнул.

– Для Базилия, – продолжал Томас Вандерлинден, – это стало только отправной точкой. Он пошел намного дальше. Этот ученый утверждал, что каждый физический недуг порожден непосредственно духом больного. То есть если вы заболели простудой, или малярией, или дизентерией, или любой из множества человеческих болезней, которые поражали мир того времени – даже бубонной чумой! – все они являются отражением вашего внутреннего состояния. И наоборот, Базилий утверждал, что силой духа можно излечить тело.

Чтобы показать, что внимательно слушаю, я сказал:

– Многие люди считают, что плохое здоровье – результат психологических стрессов.

Томас не обратил совершенно никакого внимания на мой комментарий, а заговорил о древней теории темпераментов, согласно которой элементы четырех основных телесных типов могут гармонично сочетаться, принося здоровье. Он провел параллель с акупунктурой, которая игнорирует западное понимание физиологических процессов тела. Томас говорил о психологии и выдающихся ученых, Юнге и даже Фрейде, их теориях, согласно которым Бессознательное влияет на человеческое поведение самым существенным образом.

Я попробовал явить интерес.

– А если упадешь со стремянки и сломаешь ногу? – спросил я. – Можно признать, что человек упал со стремянки, потому что его мысли витали где-то далеко. Но если ты уже сломал ногу – даже если согласиться, что это случилось оттого, что был невнимателен – как твой дух может вылечить эту ногу?

– Вы поставили вопрос, который задавал себе и Базилий, – сказал Томас. – Как и многим врачам того времени, ему приходилось ездить на поля сражений, где он видел людей с ужасными ранами; так что у него была возможность проверить свои теории. В битве при Гессебеллерине в 1562 году он добился назначения главным врачом армии. Так вот, Базилий заметил, что скорость выздоровления раненых солдат, судя по всему, зависит исключительно от их душевного состояния. У тех, кто был настроен оптимистично, процесс выздоровления действительно заметно ускорялся. Пессимисты, даже будучи сильнее физически, очень быстро умирали.

– Но причиной самих ран, – сказал я, – наверняка были пушки и стрелы врага, а не внутренние механизмы. Что Базилий говорил об этом?

– Ничего, – сказал Томас. – Он был категорически против дальнейших исследований на эту тему.

Это реплика меня поразила в самое сердце.

– Что? – сказал я. – Разве это не то же самое, что человек, которого вы упоминали на днях – Матвей Парижский – говорил о путешествиях? Полный отказ от своих убеждений? Не извращение ли это, на самом деле?