Читать книгу "Я буду рядом - Кун-Суук Шин"

Дэн!

Когда-нибудь, Дэн. Когда-нибудь. Я отведу тебя туда».

Я перестала писать, низко склонилась над письмом с ручкой в пальцах и пристально начала вглядываться в только что написанные предложения.

Крохотные буквы в «когда-нибудь» становились больше и больше, пока не заполонили собой все вокруг.

Как бы мне хотелось когда-нибудь отвести Дэна на второй этаж павильона Кёнхверу. Если бы такой день настал и мы вместе туда поднялись, я рассказала бы ему, чем закончилась та история. Когда смотритель потряс меня за плечо, я выпрямилась и села на деревянном полу, где каким-то образом уснула. В голове должна была мелькнуть мысль: «Где это я?», но вместо этого я подумала: «Почему я здесь?» Но затем вспомнила, как прогуливалась под дождем вокруг пруда с лотосами, увидела табличку «Проход запрещен» и поднялась вверх по лестнице. Я рассказала бы ему, как бесконечно шел дождь, как промокла земля в парке дворца Кенбоккун и как очертания горы Инванг расплывались в тумане. Я рассказала бы ему, что смотритель мрачно посмотрел на меня и принялся ругать, спрашивать, зачем мне понадобилось укладываться спать в помещении, куда посторонним вход воспрещен. И тогда я упала на колени и стала клясться смотрителю, что вымою и натру до блеска весь пол на втором этаже павильона. Я буду приходить каждый день и натирать половицы, пока пол не засияет, как новенький. Смотритель уставился на меня, еще не совсем очнувшуюся от глубокого сна, и вдруг весело расхохотался. Он сказал, что я могу не натирать до блеска пол, потому что сюда без разрешения не приходят посетители, но я не должна забывать о своем обещании. «Если настанет день, когда всем людям разрешат приходить сюда, ты выполнишь свое обещание, правда?» Он повторил свой вопрос, ласково глядя на меня. Но я не успела ответить, он произнес: «Пока ты помнишь о своем обещании, все будет хорошо».

Как много забытых обещаний, о которых я уже и не помню. Исчезнувшие обещания, их я так и не выполнила.

Я опустила ручку на следующую строчку, хотела закончить письмо к Дэну, но потом еще долго сидела за столом, не в силах пошевелиться. Я всего лишь хотела закончить письмо, но почему-то чувствовала, что загоняю себя в угол. Так у последней черты человек вынужден сказать хоть что-то, запинается, с трудом подбирает слова. Я написала: «Хорошо, береги себя», но затем перечеркнула эту строчку. Я написала: «Дэн, будь сильным», но снова все зачеркнула. Я написала: «Еще напишу тебе», но и эти слова вычеркнула. Сквозь перечеркнутые слова моего прощания с другом проступал образ Дэна, одиноко стоящего на морском берегу с печально опущенной головой. Его затылок, кожа на котором казалась темнее, чем на бритой голове, расплывался у меня перед глазами. Моя рука, крепко сжимавшая ручку, вдруг начала потеть. Я закусила губу и зачеркнула слова «Когда-нибудь, Дэн. Когда-нибудь. Я отведу тебя туда». Затем снова написала их. И снова зачеркнула. Я продолжала писать и зачеркивать, а затем снова писать.

Страница превратилась в сплошное чернильное пятно.

– Юн!

Я лежала, уткнувшись лицом в стол, как вдруг услышала – кто-то окликает меня. Я подняла голову с заляпанного пятнами блокнота и прислушалась к звукам, доносящимся из-за закрытой двери.

– Юн!

Это была моя двоюродная сестра. Я встала и открыла дверь. При виде меня веснушчатое лицо двоюродной сестры, которая была уже на девятом месяце беременности, расцвело от радости. В руке она держала пластмассовый лоток с кимчи.

– Почему ты не подходила к телефону? – спросила она.

– А разве телефон звонил?

Она отнесла кимчи на кухню и взглянула на меня:

– Твой отец сказал, что уже пытался дозвониться до тебя сегодня утром.

– Сегодня утром?

Двоюродная сестра была дочерью сестры моей мамы. Отец звонил ей и расспрашивал обо мне. Именно он позвонил мне рано утром полгода назад, чтобы рассказать о Дэне. Он сказал, что будет лучше, если я узнаю эту новость от него, а не от кого-то другого. Думаю, он до сих пор каждый день ходит на мамину могилу на рассвете и на закате. Когда устанавливается холодная погода, он закутывает соломой ствол мирта на маминой могиле, чтобы уберечь от морозов, а весной первым делом убирает солому. Дерево широко раскинуло свои ветви над маминой могилой, в дождливые дни ветви защищают ее от непогоды, а в солнечные – от палящего зноя. Казалось, что мирт не пересаживали со двора и он с самого начала так здесь и рос.

– Твой отец попросил меня приехать и проверить, все ли у тебя в порядке. Еще позавчера он пытался до тебя дозвониться, но так и не смог. Знаешь, в котором часу он мне сегодня звонил?

– Нет.

– В шесть утра. Судя по всему, он глаз не сомкнул, ведь ты вчера весь день не подходила к телефону. Почему ты не берешь трубку?

– Я не слышала звонков.

– И я тоже несколько раз тебе звонила.

Я бросила взгляд на телефон. Тот самый аппарат, который отец специально привез из дома, чтобы звонить и узнавать, как идут мои дела в городе.

– Может, он отключен? – спросила сестра и потрогала телефонный провод. – По-моему, все в порядке. Почему же ты не слышала звонков?

После того дождливого воскресенья во дворце Кёнбоккун я несколько дней не выходила из комнаты. Когда мне стало совсем невмоготу сидеть взаперти, я выбралась на крышу и смотрела на город. Я долго разглядывала сияющую огнями на прежнем месте телебашню Намсан как некий символ. Когда я в последний раз выходила из дома? Я вспомнила, в тот день я отправилась на учебу, как обычно, туго затянув шнурки и пройдя пешком всю дорогу до университета. Там я узнала новость о профессоре Юне. Я кинулась искать Мен Сё, который почти не появлялся на занятиях с тех пор, как присоединился к участникам голодовки, устроившимся напротив собора на Мендон. Я рассказала ему, что профессор Юн написал письмо с отказом от должности преподавателя в университете. Он добровольно ушел с работы, заявил, что не может продолжать преподавать из-за того, что многих его учеников исключили из университета по недопустимым причинам. Казалось, Мен Сё ничуть не удивился. И даже когда я протянула ему копию написанного профессором Юном письма со словами: «Моим студентам», Мен Сё спокойно взял его и сказал: «Теперь Миру наверняка перестанет ходить на занятия». И тут я сообщила ему, что профессор Юн уезжает из города и собирается поселиться в сельской местности, а Мен Сё ответил: «Похоже, так и будет», словно уже все знал заранее. И действительно, как только лекции профессора Юна исключили из программы, Миру перестала приходить в университет. После продажи дома, в котором мы жили несколько дней втроем и еще с Дэном, она время от времени заходила ко мне в гости, опиралась на бетонное заграждение на крыше и смотрела на дом. Вероятно, она ходила туда, ведь однажды мрачно обмолвилась, что они приводят дом в порядок. В доме появились новые жильцы, и теперь по вечерам в его окнах горел свет. Миру сказала: «Надеюсь, они счастливы в нем». Я удивилась таким словам Миру, которая горячо спорила и ругалась с родителями из-за продажи дома. Я посмотрела на ее лицо, освещенное огнями ночного города. Миру с серьезным видом поинтересовалась: «Как поживает Дэн?» – я ответила: «Наверное, у него все хорошо».