Читать книгу "Обратная перспектива - Гарри Гордон"

— Карлик, осталась неделя, — напоминала Татьяна, — давно пора обзванивать всех наших.

Карл сердился, потому что Таня была права, но звонить так не хотелось…

— Сами узнают, если надо, — грубо отбивался он.

Краем уха он слышал, как Татьяна листает в кухне телефонную книжку, как разговаривает с кем-то… Ему становилось стыдно, и он прибавлял звук в телевизоре.

В день выступления Татьяна пришла с работы пораньше: затеяла печь пирожки — с капустой, с яйцом, с мясом. Карл принялся наряжаться.

Он мог месяцами не выходить из дома, но когда выходил… Реяли по комнате рубашки, изношенные, но красивые, надмодные, морщились по углам пиджаки, дарёные галстуки носились, высунув языки.

— Ты ведёшь себя как куртизанка, — качала головой Татьяна.

Он бывал недоволен, если его называли пижоном, — ну что тут непонятного: пижон — это нарцисс, самовлюблённая скотина.

А вот фраер — другое дело, фраер — человек независимый, пусть и демонстративно… Давайте, господа, определимся в терминологии.

Карл собирался выехать на час раньше, а Таня с дочками да с внучками пусть подъедет вовремя. Надо было осмотреться, успокоиться в маленькой комнатке, примыкающей к залу, артистической. Комнатка была дурацкая, стилизованная, под Леф; с потолка свисала огромная гипсовая ступня, может быть, самого Маяковского. Чёрный макет пианино занимал половину пространства.

— Карлик, забеги по пути, купи одноразовых тарелок. И стаканы.

— Вот сейчас всё брошу, и займусь хозяйством, — проворчал Карл. — Хорошо, куплю.

Едва Карл осмотрелся в артистической и налил в пластиковый стакан воды — вместо пепельницы, — вошёл Сашка. Он поставил на пианино трёхлитровый чемодан с краником, — красное вино, выгрузил несколько бутылок водки.

— Волнуешься? — спросил он и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку коньяка.

— Волнуюсь, — ответил Карл и достал точно такую.

Они выпили по глотку. Повеселело. Время от времени Карл подглядывал через дверку в зал: натекает ли народ.

— Да рано ещё, — успокаивал Сашка. — Давай выпьем, но по чуть-чуть.

Зал, амфитеатром, был рассчитан на сто человек. Три верхних ряда были уже заполнены на половину, а в первом ряду сидела старушка и читала книгу. От старушки исходила непонятная угроза.

— Знаешь, какие пробки сейчас, — успокаивал Сашка. — Ты хоть решил, что будешь читать?

— А… всё равно…

Карл, тем не менее, достал из кармана бумажку, на которой крупно написал содержание.

— Стихотворений двадцать пять. Минут на сорок.

— Чего так мало?

— Да неудобно как-то.

— Ты бы о людях подумал. Добраться с таким трудом…

— Ну, на «бис» разве что. Минут на пятнадцать. А потом — вопросы, наверное, будут. Хотя… Что тут спрашивать. И так всё ясно.

Хозяйка дома сказала несколько хороших слов и отсела в первый ряд: Карл решил обойтись без ведущего. Он вышел под аплодисменты на освещённое лобное место и поразился: затенённый зал был полон. Пока он прокашливался, стучал по микрофону и с неприязнью слышал собственный голос — чужой, алюминиевый, — успел разглядеть в полумраке бледные лица старых друзей.

«— А-а, мать, задок-передок», — в весёлом отчаяньи мысленно воскликнул он, отошёл от микрофона, и, преодолевая противный свой голос, начал.

Поначалу он читал с закрытыми глазами, боясь рассредоточиться, потом осмелел, продрал глаза и смотрел поверх голов.

— Карлик, не части, — услышал он голос Ян Яныча.

Карл кивнул, перевёл дыхание и прямо посмотрел в зал. В средних рядах у прохода он увидел зелёную курточку и знакомую седину.

«О, и Дедушка здесь, — отметил он, — а впрочем — как же иначе».

Стихи текли сами по себе, Карл только подслушивал их, удивляясь и радуясь. Он свободно раскачивался, мотал головой и улыбался.

В артистической набилось человек двадцать. Карл длинно отхлебнул из фляжки.

— Съешь пирожок, — потребовала Татьяна.

Его поздравляли, его благодарили, на него надвигались беззубые поклонницы в ботах, порозовевшие от дуновения прежней жизни, его отжали от стола и загнали в угол, в него тыкали цветами.

У Карла кружилась голова и дышалось легко. Он отбивался — ему не хотелось принадлежать отдельно никому, даже на минуту. Он улыбался невпопад и протискивался к столику, где над Татьяной нависли разгорячённые гроздья энтузиастов. Над головами из рук в руки, как билеты в трамвае, передавали водку, пирожки и солёные огурцы. Мелькнул перед глазами забытый знакомый, пошляк и похабник, выдававший свои непотребства за шутливость. Карл нырнул ему под руку и вынырнул у столика.

— Получилось, Карлик, — сказала Татьяна. — Знаешь, старые стихи надо читать. А новые — пусть читает кто-нибудь другой…

— Если напишет, — добавил Сашка.

Комната постепенно пустела. Уехал Сашка на позднюю какую-то встречу, сказал, что деловую. Уехали старые друзья — поздно уже, темно, далеко. Осталось несколько поклонниц и незнакомых улыбчивых мужиков, сующих Карлу свои визитки. Татьяна собирала бутылки и мусор в пакеты, вытирала стол. Ничейные полстакана водки Карл хлопнул напоследок, — по-жлобски — ехидно отследил он себя, чтоб добро не пропадало…

В метро он резвился: строил рожи сидящим напротив, показывал язык. Татьяна придвинула его поближе и прикрыла большим букетом хризантем и роз. При выходе из метро Карл висел на ней, как горжетка. Татьяна беспокоилась: если долго не будет троллейбуса, — как тут справишься. А если троллейбус подойдёт — в него ещё надо войти…

В троллейбусе он вертелся вокруг металлической штанги, как стриптизёрша. На остановке, однако, выпрыгнул ловко и даже пытался протянуть Татьяне руку, — открылось второе дыхание.

«Триста метров до дома», — вздохнула Татьяна.

Она повела его за плечи.

— Пойдём, Карлик. Видишь — дорожка чёрная. Тебе ведь нравятся чёрные дорожки.

Чёрную дорожку пересёк поздний прохожий, темнел, удаляясь, на фоне розового мерцающего снега.

— Пидарас! — ожил Карл и ринулся вслед.

Тот ускорил шаг, и Карл вдогонку выбросил вперед прямую ногу с оттянутым носком. Татьяна схватила его за шиворот и вернула на дорожку.

— Почему педераст? — недоумевала она, — обыкновенный человек, хороший…

— Нет, пидарас, — настаивал Карл.

— Дались тебе эти педерасты… Что они тебе сделали?

Карл вдохновенно заглянул Татьяне в глаза:

— Они отягчают землю. И потом: должен же я как-то постоять за женщин! За их права и обязанности.

Он остановился и беспокойно оглядывался в поисках врага.