Читать книгу "Тайнопись - Михаил Гиголашвили"

— Кто его знает.

— Не хотите ли посмотреть коллекцию часов? — предложил антиквар, — Это мое хобби. И по рюмке?.. Пойдем наверх.

Мы гуськом двинулись к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Уже с лестницы я увидел, как г-н ван Беек-старший достал лупу и принялся рассматривать иконы (кровь, наверно, искать), а Ирен, задрав голову, смотрела на нас снизу. И я вдруг понял, кого она мне напоминает: Лило! Лило Вандерс!

Есть на немецком ТВ такая эротически-познавательная еженедельная передача, «Wa(h)re Liebe» называется — новости обо всем, что ниже пояса и выше шеи. Ведет эту передачу существо по имени Лило Вандерс, о котором уже какой год вся Германия спорит, мужчина это или женщина, и сходится на том, что это что-то среднее, гермафродит или трансвестит, бог их там разберет. Оно всегда одевается очень ярко, в бархат и парчу, прическа у него огненно-белая, движения мягки, ногти длинны, ноги с тонкими лодыжками. Только рост его великоват для женщины, плечи широки, глаза слишком внимательны, а вопросы, которые оно задает гостям передачи, выдают чисто мужское любопытство. У него разные люди бывают. И разные передачи.

Недавно, например, Лило давало краткую информацию, какими овощами лучше всего онанировать, И такая, оказывается, несправедливость — женщинам подходит весь огород: огурцы, баклажаны, морковь, цуккини, кабачки и даже бородатая редька, а мужчинам — только крутобокая полая тыква с дырочкой в ложбинке. Почему природа так несправедлива к мужчинам — неизвестно. Некоторые умельцы, правда, пытаются исправить дело: грейпфрукты сверлят, капустные головки надрезают, с арбузами экспериментируют, один даже ананас как-то приспособил, сердцевину ему выев, — но всё это далеко от женского изобилия. «Ева и тут оказалась хитрее!» — заметило по этому поводу Лило не без горькой усмешки.

В конце передачи Лило объявило о ежемесячном наборе в школу оргазма — 6 занятий по 50 марок каждое. Показали комнату, где изможденный индус рассказывал о тантре, время от времени показывая на двух дюжих девках приемы и позы, а ученики внимательно следили за гуру. Научат и сертификат выдадут, в рамке: «Кончила под нашим наблюдением … раз, набрала … пунктов. Печать. Подпись». Охотников хоть отбавляй, но по блату устроиться можно.

Это была особая комната. Повсюду — на камине, на мраморных подставках, на узорном полу — тикали часы. Их было много — с маятниками и вертушками, фигурками и окошечками, амурчиками и знаками зодиака. Мы попали в тикающий мраморно-золотой сад. Посреди стояло старинное кресло. За окном была видна черная кирпичная ратуша, на ее стене мирно устроились кошки.

Франц сел в кресло, приглашая нас к дивану, по бокам которого, словно колонны, стояли одинаковые напольные часы в виде узких башенок.

— Mein Gott! — сказал Ханси, с открытым ртом присматриваясь к часам.

Он выглядел комично в своем двубортном пиджаке, джинсах и кроссовках. Обходя часы, он начал разговор о рококо и барокко, но Франц, указав на столик-каталку, предложил:

— Ром?.. Виски?.. Коньяк?..

Я ограничился обычным:

— Я бы выпил Smirnoff.

— Правильно! В дождливую погоду водка лучше всего помогает от скуки, — сказал Франц, а на заявление Ханси, что тот за рулем, уточнил: — Вы мои гости, я сам буду за рулем, так что выбирайте!

После стопки тиканье часов словно усилилось. Можно было различить быстрый цокот, размеренные щелчки, стрекотанье и спешный ход.

Франц, угадывая мои мысли, сказал:

— Все они идут по-разному. Но одинаково точно. Время вечно и бесконечно!

Он сидел глубоко в кресле, сцепив ручки и, как Будда, склонял голову то вправо, то влево, прислушиваясь к часам.

— Вон там ампир, — начал было Ханси показывать свои познания, но Франц отрезал:

— Нет. Это Швейцария, 19 век.

— Но верхняя часть…

— Нет, это не ампир.

— И сколько такие стоят?

— Это для кого как, — усмехнулся Франц. — Вещи такого рода твердой цены, как правило, не имеют. И чем они дороже — тем неопределенней их цена.

— Но примерно? — не унимался Ханси.

— Что ты пристал? Когда Франц видит клиента, он тогда решает, сколько ему сказать, — предположил я.

— Совершенно верно, — засмеялся антиквар.

Тут вдруг начало звонить, ударять в колокольцы, перебирать струны. По бокам дивана забухало. Затрещали ходики и нежно процокала незатейливая мелодия каминных часов с амурчиками.

Потом всё так же внезапно затихло. Тренькнул последний звоночек.

Франц был доволен.

— Так и смерть придет однажды, — засмеялся он.

Ханси всё еще ошарашенно смотрел на амурчиков. Мне стало тоскливо, но антиквар уже разливал по рюмкам. Вдруг послышался истошный визг: кошки начали драться на зубцах стены, и Франц с отвращением захлопнул окно, проворчав:

— Ненавижу кошек, гадкие твари!

Вот как ты думаешь, родной, существует ли звериный менталитет?.. Другими словами, отличается ли наша кошка от кошки западной?.. Ты скажешь — глупость, кошка есть кошка. Ан нет, и на зверей демократия сильно влияет. Тут недавно писали в газетах, что русские войска, уходя из Восточной Германии, помимо всего прочего, оставили целые стаи брошенных кошек и собак. И немцы, вместо того, чтобы отстрелять их, начали отлавливать и распределять по семьям и приютам для животных. В газетах стали появляться объявления типа: «Кто поможет сибирской кошечке-красавице обрести новую родину?»

Одна семья откликнулась, решив, очевидно, сделать приятное своему одинокому коту и памятуя об общепринятой тут версии, что русские самки — лучшие в мире. Но генеральская Мурка, вальяжная и толстая, так запугала бедного кота, что тот не то что спариваться с ней — к еде боялся подступиться, прятался под шкаф, голодал, нервничал и в конце концов заработал инфаркт, обошедшийся хозяевам в круглую сумму (один мой знакомый прооперировал глаукому своему кролику и заплатил за это столько, сколько ни один хирург у нас в год не получает). Пришлось срочно давать новое объявление: «Кто поможет обрести новую родину…», но молва распространяется очень быстро, и желающих лелеять русскую красавицу пока не нашлось.

Ханси, после неудачных попыток показать свою образованность, выпив наравне с нами, обильно покраснел с лысины до шеи. Рубашка на нем расстегнулась, и он с важным видом кивал головой, слушая, как Франц опять принялся ругать негров:

— Они мне физически неприятны, я чувствую, что их мир враждебен моему, я ненавижу их розовые мутные, как у коров, глаза… От них несет грязным бельем… Эти, в правительстве, о чем они думают?.. Сколько я еще должен платить за выкидышей из Ганы?.. И почему?.. Лучше я дам эти деньги своему сыну, который из-за этих ублюдков работу не может найти! Сколько еще терпеть? Я заработал эти деньги, а они только плясали и трахались под дудки в своей Африке, я был там, видел этих скотов!