Читать книгу "Жертвы Сталинграда - Отто Рюле"

— Генеральное обирание будущих узников, — саркастически ответил он.

Термин «обирание» родился у нас в пересыльном лагере в Красноармейске, где всех нас по очереди тщательно обыскивали и отбирали все лишнее или то, что запрещалось иметь пленному по русским инструкциям.

— Внимание! Слушать всем! — услышали мы вдруг женский голос. Женщина говорила почти без акцента. — По двое проходите в баню. Сначала пройдете мимо контролера. Он проверит ваши вещи. Потом всем раздеться. Строго запрещено брать с собой в мыльную какие бы то ни было вещи и предметы. Все ваше белье и личные вещи подлежат дезинфекции.

Меня эта проверка нисколько не беспокоила. Все мои вещички были на мне. Ничего другого не осталось. Все вещи нужно было повесить на крючок, после чего их на полчаса помещали в специальную камеру, где гибли все насекомые.

В интересах гигиены нас остригли наголо, а затем направили в мыльное отделение.

Там каждый получил по маленькому кусочку коричневого мыла и полотенце, а потом деревянную шайку с горячей водой. И началось мытье. Я тер спину Мельцеру, он — мне. После бани все получили по паре нижнего белья из грубого белого полотна с завязками вместо пуговиц.

Вымытые, в чистом белье, мы чувствовали себя превосходно. На какое-то время все забыли о каторжной тюрьме.

«Как мне хорошо вечером…» — вдруг запел кто-то. Несколько голосов подхватили мелодию.

Между тем две женщины достали наши вещи из дезинфекционной камеры. Все вещи складывались на полу, и каждый разыскивал свои.

Нас торопил красноармеец. «Теперь уж наверняка загонят в камеры, — думали мы. — А поскольку нас тысячи, будет тесно. Наверное, даже теснее, чем в вагоне…»

Наша группа во главе с сержантом и в сопровождении двух солдат вышла из бани и направилась по холодному коридору.

— Стой! — воскликнул вдруг сержант, остановившись перед обитой железом дверью. Он со скрежетом отодвинул засов, и дверь открылась. — Давай проходи! — скомандовал сержант.

Мы перешагнули через порог и оказались под открытым небом, сверкающим мириадами звезд.

— Давай! — сказал еще раз сержант и быстро пошел вперед.

Он повел нас не в камеру, а куда-то прочь от этого неприветливого здания. Вскоре мы остановились перед длинным низким домом. А когда вошли в него, увидели, что там на полу лежат много пленных.

— Спать, — приказал нам сержант.

Помещение, в котором мы оказались, нисколько не походило на тюремную камеру.

— Что вы на это скажете? — обратился я к Мельцеру.

— Наверное, в тюрьму нас возили, чтобы мы помылись в бане и прошли дезинфекцию. Все же остальное, ни больше ни меньше, как бред нашего разгоряченного мозга.

— Неужели это так? Но сколько нас продержат в этом сарае?

— Поживем — увидим.

На следующее утро стало ясно, что в сарае нас разместили всего лишь на ночь. Оказалось, что военнопленные в Елабуге будут жить в бывшем монастыре, что находился поблизости. И здесь на первом месте стояла гигиена. Нас снова разделили на группы и повели в баню. Она была недалеко. Все шли очень организованно, но, чтобы выкупать тысячу пленных, потребовался целый день. Я попал в последнюю сотню.

* * *

На другой день перед нами наконец открылись ворота лагеря для военнопленных. Нашу группу в несколько десятков человек сопровождали три солдата. На погонах одного из них была широкая желтая лычка — старший сержант. Вскоре мы подошли к низкому зданию. Сквозь матовые окна пробивался свет. Это была баня, но здесь нас ожидало нечто новое. В раздевалке нас осматривали женщина-врач и сестра. Мы по очереди называли фамилию и имя. Сестра записывала данные на лист бумаги. Моя фамилия стояла напротив порядкового номера 955. Затем следовало: «Рюле, Отто Вильгельмович».

Врачебный осмотр проводился очень тщательно: нужно было выявить тяжелобольных или больных заразными болезнями. Одного пленного из нашей группы отвели в сторону. Врач коротко сказала:

— В лазарет!

Больной ушел в сопровождении часового.

Сержант повел нас в двухэтажное длинное здание в какой-нибудь сотне шагов от бани. Нас расположили на первом этаже. Длинная узкая комната скупо освещалась лампой. Три четверти комнаты занимали двухэтажные нары, на которых могли спать сорок человек. На нарах лежали соломенные матрацы, шерстяные одеяла и, чему я никак не мог поверить, белоснежные простыни.

Геральд Мельцер и я решили занять верхние места справа от окошка. Забираясь на нары, сапоги оставили внизу. Все остальные свои вещички взяли с собой наверх. Быстро постлали простыни на матрацы, собственные вещички положили под голову. Одеялом и шинелью накрылись. Желая поскорее улечься в постель, мы даже забыли о еде, да и вряд ли нас будут кормить в десять вечера.

Однако мы ошиблись и на этот раз.

Вскоре кто-то из русских громко закричал:

— Комната четырнадцать, приготовиться к получению хлеба и чая!

В четырнадцатой комнате обосновались мы. Но кто из нас должен идти за хлебом и чаем и с чем, собственно говоря? Не побегут же все сорок человек!

Нужно было выбрать старосту комнаты.

— Предлагаю в старосты капитана Вебера! — выкрикнул мой сосед слева. Это был незнакомый мне лейтенант. — Он командовал батальоном триста семьдесят первой пехотной дивизии, награжден Немецким крестом в золоте и Железным крестом I класса. Капитан Вебер пользовался большим авторитетом у солдат и командования.

— Пусть капитан Вебер покажется всем нам! Сам-то он согласен быть старостой? — спросил кто-то.

Из правого угла комнаты показался широкоплечий офицер в кителе, украшенном орденами.

— Моя фамилия Вебер, — просто сказал он. — Если вы окажете мне такое доверие, я согласен быть старостой.

Вебер был избран безо всяких дебатов. И он сразу же назначил четверых дневальными по комнате. Захватив плащ-палатку, Вебер вышел с ними из комнаты. Вскоре дневальные вернулись. Каждый из нас получил по двести граммов черного хлеба и по кружке горячего чаю. Этого было, конечно, маловато, чтобы наполнить наши голодные желудки, но все же это была пища. К тому же выдача пищи в столь поздний час была для нас приятной неожиданностью.

Свою первую ночь в лагере я спал так крепко, как не спал очень давно.

* * *

Прошла первая неделя нашего пребывания в лагере. По-видимому, шел апрель 1943 года. По-видимому, так как ни у кого из нас не было календаря. А время после нашего разгрома под Сталинградом летело быстро.

Постепенно в нашей лагерной жизни установился определенный ритм. Первое время мы чувствовали себя очень слабыми, да и снег на дворе лежал глубокий, так что ни о каких прогулках не могло быть и речи. Наш лагерь состоял из двух длинных, метров по шестьдесят, зданий — блока «А» и блока «Б». Здесь мы жили, здесь же размещались кухня и столовая. Имелось еще несколько небольших строений. В одном из них был лазарет. Его обнесли забором. В другом здании жили пленные старшие офицеры. В третьем доме располагалась советская комендатура.