Читать книгу "Нить, сотканная из тьмы - Сара Уотерс"

Может, они и добрые, подумала я. Чуткие и славные. Но не такие, как ты.

Подумала, но промолчала. Я знала, что Хелен не поймет. И отделалась заурядно вежливой репликой, даже не помню, что сказала. Чуть погодя Хелен чмокнула меня в щеку и ушла.

Склянку с хлоралом она унесла, но все же забыла проследить, чтобы я выпила микстуру. Стакан остался на столе: вода в нем чистая и прозрачная, как слеза, а порошок сгустился на дне. Только что я выплеснула воду и собрала его ложкой; оставшиеся крупинки я подцепила рукой и облизала палец. Теперь во рту ужасная горечь, все занемело. Пожалуй, если до крови прикусить язык, я этого не почувствую.

14 ноября 1874 года

Что ж, мы с матерью одолели двадцать глав «Крошки Доррит», и всю неделю я была удивительно покладистой и терпеливой. Мы ходили на чай к чете Уоллес и ужинали в Гарден-Корт с мисс Палмер и ее кавалером, мы вместе посетили магазины одежды на Хановер-стрит. Ох, до чего же противно смотреть на толстошеих девиц со срезанными подбородками, которые, сложив рот гузкой, жеманятся перед тобой, а хозяйка заворачивает юбку, чтобы показать отделку фаем, фуляром или кружевами торшон. На мой вопрос, нет ли чего-нибудь в серых тонах, она ответила непонимающим взглядом. На просьбу чего-нибудь прямого, простого и строгого мне показали девицу в глухом платье. Маленькая и ладная, она выглядела в нем как нога в хорошо пригнанном башмаке. Но в том же платье я бы казалась саблей в ножнах.

Я купила пару темно-желтых лайковых перчаток, пожалев, что нельзя купить еще и еще, чтобы отнести в холодную камеру Селины.

Очевидно, мать решила, что мы уже далеко продвинулись. Утром за завтраком она презентовала мне серебряный футляр с комплектом визитных карточек, которые сама заказала. В обрамлении черной извилистой каймы первым стоит ее имя, а ниже менее вычурным шрифтом оттиснуто мое.

От этих карточек желудок мой сжался, точно кулак.

Ради поездок с матерью я почти две недели воздерживалась от посещений тюрьмы и даже не упоминала о ней. Я надеялась, мать это заметит и оценит. Но после акта дарения она сообщила о своем намерении поехать с визитами и спросила, буду ли я сопровождать ее или с книгой останусь дома. Я тотчас ответила, что, пожалуй, съезжу в Миллбанк, и мать с неподдельным изумлением уставилась на меня.

— В Миллбанк? — переспросила она. — Я полагала, со всем этим покончено.

— С чего ты взяла, мама?

Мать щелкнула застежкой ридикюля.

— Что ж, поступай, как тебе угодно.

Все будет как до отъезда Присциллы, сказала я.

— Ведь в остальном ничего не изменилось, правда?

Мать не ответила.

Ее ожившая нервозность вкупе с неделей мучительных визитов, чтения «Крошки Доррит» и совершенно нелепого предположения, будто с посещениями тюрьмы отчего-то «покончено», вконец меня расстроили. Как всегда бывало после перерыва, Миллбанк показался еще более зловещим, а узницы еще более жалкими. Эллен Пауэр лихорадит. Несмотря на лишние куски и фланельку от добросердечной миссис Джелф, несчастная заходится в судорожном кашле, оставляя кровавые следы на тряпке, которой утирает рот. Лицо подпольной повитухи, прозванной Черноглазкой, замотано грязным бинтом, она ест на ощупь. «Цыганочка» и трех недель не провела в тюрьме, как в отчаянии или безумии попыталась выколоть тупым ножом свое черное око; надзирательница сказала, что теперь она слепа на один глаз. В камерах по-прежнему холодно, точно в кладовках. Пока мы с мисс Ридли шли по коридору, я спросила, какой смысл содержать заключенных в столь отчаянном холоде. Чтоб заболели?

— Мы здесь не для того, чтобы их баловать, мэм, — ответила матрона. — Мы исполняем наказание. На свете слишком много добропорядочных женщин пребывает в нищете, болезнях и голоде, чтоб нам еще тревожиться о дурных.

Пусть поживее шьют, сказала она, вот и согреются.

Стало быть, я навестила Пауэр, затем повидала Кук и еще одну узницу по фамилии Хеймер, а потом зашла к Селине. Услышав шаги, она подняла голову, и глаза ее вспыхнули, когда за плечом надзирательницы, нырнувшей к замку, встретили мой взгляд. Вот тогда я поняла, что меня тянуло не просто в Миллбанк, а к ней. Я вновь ощутила то легкое трепетанье. Наверное, оно сродни чувству женщины, когда в ней впервые шевельнется ребенок.

Ну и что, если я чувствую нечто, столь легкое, тихое и тайное?

Казалось, в тот момент это не имело значения. Селина так обрадовалась моему приходу!

— В прошлый раз вы стерпели все мои безумства, — сказала она. — А потом так долго не приходили... Я знаю, это вовсе не долго, но здесь кажется — ужасно долго. Вас не было, и я решила, что вы передумали и больше никогда не придете...

Я вспомнила свой последний визит и странные фантазии, которые он навеял. Не стоит изводить себя такими мыслями, сказала я, оглядывая каменный пол, однако там не было ни белых пятен, ни жирных следов воска и даже известки. Пришлось сделать небольшую паузу, объяснила я, поскольку навалилась куча дел по дому.

Селина кивнула, но будто опечалилась. Наверное, у меня много друзей? — спросила она. Ясно, что с ними проводить время приятнее, чем в Миллбанке.

Если б она только знала, как тягучи, скучны и пусты мои дни! Совсем как у нее. Я села и, опершись на столешницу, рассказала о свадьбе Присциллы, с отъездом которой мать больше нуждается в моем присутствии дома.

— Стало быть, ваша сестра вышла замуж, — покивала Селина. — Хорошая партия?

Весьма, ответила я.

— Тогда вы должны быть рады за нее...

В ответ я лишь улыбнулась, и Селина придвинулась чуть ближе.

— Похоже, вы ей слегка завидуете, Аврора?

Я улыбалась. Потом сказала: да, очень завидую.

— Однако не тому, что у нее есть муж, — добавила я. — О нет, вовсе не этому! Я завидую, что она... как же это выразить?.. развивается, подобно вашим духам. Она шагнула дальше. А я застыла в своей абсолютной неизменности.

— Значит, вы вроде меня, — сказала Селина. — Получается, вы сродни всем, кто сидит в Миллбанке.

Так и есть, ответила я. Только все они имеют сроки, которые закончатся...

Я смотрела в пол, но чувствовала взгляд собеседницы. Не расскажу ли я еще о сестре? — попросила Селина. Она сочтет меня эгоисткой, ответила я.

— О нет! — воскликнула Селина. — Ни за что на свете!

— Сочтете. Знаете, я видеть не могла сестру, когда она отправлялась в свой медовый месяц. Было невыносимо целовать ее и желать счастливого пути. Вот тогда я вправду ей завидовала! Наверное, в моих жилах уксус, а не кровь!

Я смолкла. Селина меня разглядывала. Потом тихо сказала, что здесь, в Миллбанке, я могу не стыдиться своих сокровенных мыслей. Ибо услышат их только каменные стены да она сама, кто пребывает в немоте, точно камень, и оттого никому не расскажет.