Читать книгу "Канун Дня Всех Святых - Чарльз Уильямс"

Как научиться тому языку, без которого он не сможет говорить с ее теперешним царственным величием? Не иначе как придется заново рождаться.

У него промелькнуло смутное ощущение, что раньше он уже слышал где-то подобную фразу. Но тут он вспомнил о Саймоне, и не поймал слабого отголоска мыслей.

Саймон! Нечего бояться, что Саймон получит какую-то власть над Лестер. Но если другая жизнь действительно существовала, то существовала и другая смерть. Ведь что-то же пыталось влезть в этот противный, маленький зал. А еще там были люди. Когда-то все они лежали там больные, а теперь исцелились. Неужто и вправду исцелились? Думать о том, как их исцеляли, не хотелось. Уж лучше не лечиться вовсе, чем так… да, но ему тогда никакого лечения и не требовалось. Он с беспокойством подумал о тех, которые, ничем не рискуя, заставляют несчастных выбирать между свободой телесной и вечным спасением. Интересно, а что бы он сам выбрал, если бы на него давила боль? Если бы он совсем загибался? Не хочешь страдать — к твоим услугам гипнотическое таинство ползучей смерти. Погодите-ка! Да ведь если никто не вмешается, Саймон распространит свои миазмы по всему Городу, по всему миру. Все народы примутся раскачиваться так же, как живущие у него в Холборне. Если даже сейчас…

Ему помешал телефонный звонок. Звонил коллега по Министерству иностранных дел. Он начал с вопроса, правда ли Ричард выходит завтра на работу, как собирался? Ричард подтвердил. Коллега поговорил немного о делах, и вдруг спросил, не знаком ли Ричард с деятельностью некоего Саймона Клерка. Становилось интересно.

— И да, и нет, — осторожно отозвался Ричард. — Я и раньше слышал о нем, а совсем недавно мы познакомились. А что?

— Пока тебя не было, понадобилось срочно добраться до него, — сообщил приятель, — неофициально, разумеется. Понимаешь, здесь возникло мнение, что если бы удалось привлечь его и еще некоторых общественных деятелей к переговорам с союзниками, это всем пошло бы на пользу. Во всяком случае, у этих троих проповедников достаточно последователей. Там, где они берутся за дело, недовольных, похоже, не остается. Что ты говоришь?

— Ничего, ничего, продолжай, — сказал Ричард. — Значит, недовольных нет?

— Практически нет. А для нового Мирового Плана это — самое главное. Ну вот, и поговаривают, что если наметится какая-нибудь международная встреча… Тут кое-кто думает, что ты знаешь Саймона.

— Знаю, — сказал Ричард. — И от меня хотят…

— Ну, раз уж ты его знаешь, — ответил коллега, — тебе ведь нетрудно будет ненавязчиво поинтересоваться, что и как. Справишься, как думаешь? Ты ведь понимаешь, чего мы хотим. Понимаешь, существует некое давление. Это чувствуют даже русские. Мы сейчас проверяем информацию о том, что две китайские армии в полном составе перешли на сторону своего пророка. У них там тоже есть такой. Правительство полагает, что лучше было бы иметь дело со всеми тремя одновременно, чем по отдельности. Если бы удалось собрать их…

Ричард молчал. Он прекрасно знал эту манеру вести разговор и понимал больше, чем говорил ему сотрудник международного отдела. Министерство не затевало ничего плохого. Людоедов среди его высших чинов насчитывалось не больше, чем во всем прочем мире; и когда Оксеншерн[6]жаловался на недостаток мудрости власть имущих, он так и не смог сказать, откуда взять недостающую часть. Если официальные власти решили прибегнуть к неофициальным уведомлениям проповедников, значит, они поддались давлению. В таком случае, те, «вылеченные» в Холборне — сущий пустяк по сравнению с новыми масштабами, а жучиные спины — провозвестники великого множества преданных. Преданных кому? Человеку, который улыбался мертвой женщине, вышедшей из стены, и заявлял, что может приказывать Лестер. Тому, кто в непонятном мрачном усердии стоял на коленях возле кровати Бетти. Это к нему указывала дорогу развратная фаянсовая ручонка. Он, Ричард, и сам едва не оказался в числе его «приверженцев», и оказался бы наверняка, если бы не его погибшая жена. Саймон сделал ошибку, назвав ее имя. Они были настолько несовместимы, что даже такой недостойный член общества, каким считал сам себя Ричард, почувствовал немедленную потребность в возрождении.

Конечно, он понятия не имел, сколько последователей у двойников Саймона, не догадывался даже, что они — двойники. Он читал газеты, но он еще и знал Саймона. Ричард дернулся. Ему показалось, что усики какого-то насекомого прикоснулись к его щеке. Перед его глазами снова встала картина: пророк, проповедующий стае жуков. А голос коллеги все бубнил в трубке:

— Фанивэл, ты слушаешь? Тебе не мешало бы знать, что дело на контроле у Боджа (Ричард не сразу вспомнил, что Бодж был секретарем министерства). Сегодня его нет, но завтра будет. Не мог бы ты к утру прощупать этого отца Саймона?

Бодж — это кабинет министров. Качающиеся плечи и поднятые лица; глянцево поблескивающие спины английских министров, с гулким жужжанием поднимающихся в воздух; коридор, которым предстоит пройти всем нациям; окно, через которое приходят мертвые.

— Не знаю, — резко ответил Ричард. — Не могу сказать. Завтра буду, доложу… Да, хорошо, посмотрю… О да, я вполне понимаю, насколько это срочно… Нет, ничего не обещаю. Завтра приду, — в этот миг внезапная вспышка озарила его сердце. — Если только, — добавил он вдруг, — моя жена не будет против.

Гомункул медленно шагал по набережной. Прошло уже немало часов с тех пор, как он выбрался из тайника на улицы Лондона. Он шел не по своей воле — у него ее не было; он просто подчинялся последнему приказанию хозяина, шагал никуда и ни за чем. Со стороны придраться было не к чему. Идет себе по мостовой бедно одетая, немного скособоченная женщина. Поначалу она двигалась на север, к дому на Хайгейт. Но постепенно волевой импульс слабел, а потом и вовсе пропал — он перестал управлять ей. Женщина заколебалась, словно забыла, за чем шла, остановилась, а потом повернула на запад. Она не могла вернуться — такого приказа не было; она не могла идти дальше — так далеко его влияние не простиралось. Поэтому она стала описывать широкий круг, пересекая одну улицу за другой и все время забирая против солнца. Иногда (впрочем, не очень часто) она промахивалась и попадала в тупик, тогда она возвращалась по собственным следам, и пользуясь каким-то невероятным чутьем, продолжала путь. Но вот дуга привела ее к реке. Это оказалось серьезное препятствие. После недолгих раздумий женщина повернула вдоль берега на восток, да так и шла, пока наконец ей не открылся крест на соборе Святого Павла. И вот там, совсем немного пройдя по Виктория-стрит, она снова надолго остановилась.

Чувствительность особого рода, свойственная подобным существам, не позволяла ей переступить незримую границу церковной земли. Какими-то своими магическими чувствами она осознавала запретную черту. Две плененные в ее оболочке души примерно так же постигали окружающий мир. Одна из них приняла новое «телесное» состояние почти с восторгом. Эвелин — если можно называть дух прежним именем — ликовала уже оттого, что может смутно ощущать землю; подробности ее не заботили. Она уже пробовала голос. Он пока еще не слушался, но со временем — она была уверена в этом — они обязательно смогут болтать сколько угодно. Случайный прохожий мог бы услышать звуки, похожие на сиплое карканье, но слов бы не разобрал, а если бы вслушался, то услышал бесконечный поток бессмысленных упреков и жалоб: «Но ты ведь могла бы подумать, правда могла?., не сказать, чтобы меня так уж спрашивали… я так думаю, что ты поняла… в конце концов, честно — значит честно… ну уж она-то могла бы… он должен был… он не должен был… по крайней мере, они могли бы…» — и дальше, и дальше, сквозь все те греховные и глупейшие нелепости, которыми жалкая душонка защищается от реальной жизни. Если это доставляло Эвелин удовольствие, то она могла им наслаждаться без всяких ограничений.