Читать книгу "Заложник удачи - Владислав Русанов"

— И тогда преисполнилась земля грехом, — прочитал он шепотом. — И брат вцепился в горло брату, а сыновья направили оружие против отцов. И вышли реки из берегов от пролитой крови. И взглянул Господь, восседающий на горнем престоле, на дело рук человеческих и преисполнился жалости и сострадания…

В дверь тихонько постучали.

Годимир вздрогнул. Кто бы это мог быть?

Пан Криштоф забыл дать еще одно напутствие?

Аделия решила повидаться с будущим женихом? Словинец даже не удивился, как обыденно он представил себя нареченным королевны. Еще месяц-другой назад он бы так не смог. Но жизнь — учитель быстрый и надежный. Втемяшивает новые истины так, что после топором не вырубить…

А может, это пан Божидар убийц подослал. Чем-то ведь ему Годимир не потрафил. Вряд ли Жамок на свой страх и риск у ворот стражников на него натравил. А оружие унесли поручители. Отбивайся теперь, пан будущий рыцарь, дарохранительницей.

Он поднялся с колен и пошел к двери.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯНОЧНОЕ БДЕНИЕ

Прежде чем потянуть потемневшее от времени бронзовое кольцо, Годимир прислушался. Должен же человек, вознамерившийся нарушить его бдение, как-то себя выдать? Неосторожным шарканьем шпоры по дощатому полу, еле слышным позвякиванием кольчуги, сопением, наконец…

Ничего.

Тишину по-прежнему нарушало лишь потрескивание фитилей.

«Надо было хоть нож за голенище засунуть», — подумал молодой человек и тут же устыдился недостойной мысли. С оружием? В часовню?

А почему бы и нет?

В прежние времена, когда братоубийство и захват трона посредством вооруженного переворота было если не обычным, то довольно привычным делом, даже в церковь рыцари ходили в полном вооружении. С мечом и шестопером на поясе, с засапожным ножом и десятком челядинцев при самострелах и окованных железом дубинах. Сейчас, конечно, в Хоробровском королевстве это воспримется как дурной тон. Но в Заречье, с его склоками и дрязгами, легкая кольчуга под зипуном никогда не покажется лишней.

В дверь поскребли.

Осторожно и как бы несмело.

Тихий, знакомый голос произнес:

— Годимир, это я…

Олешек?

Вот те на!

Непонятно, что ему понадобилось после более чем холодного прощания. Когда тебе плюет в душу враг или попросту чужой человек, это можно стерпеть и утереться, а можно и дать сдачи, то бишь ответить тем же, а то и воздать десятикратно. Но когда обижает человек, которого ты другом считал, с которым вы делились самым сокровенным, вместе из всяких передряг выбирались. Это оставляет шрам на душе, который ой как не скоро разглаживается. Да и разглаживается ли? И дело не в тяжести оскорбления, а скорее, в его неожиданности. Ну, разве можно ждать предательства, если дружишь? Наверное, можно, и даже нужно. Тогда не так тяжело будет переносить обиды, но Годимиру почему-то казалось, что, ожидая подвоха от друга, стараясь не поворачиваться к нему спиной, ты сам, прежде всего, дружбу предаешь. А человек, живущий согласно кодекса чести, принятого древними рыцарями, такого себе позволить не может. Лучше корд под лопатку, чем попытаться ударить на опережение.

— Годимир, разреши мне войти…

Голос жалобный и нерешительный. Тоже мне, Олешек Острый Язык! Неужели, научился придерживать норов? Лучше бы ты прикусил свой «острый» язык у пещеры, когда устроил истерику, подобно избалованной панянке.

Хотел ли Годимир с ним говорить?

Нет. Однозначно, нет.

Лишаться друзей тяжело. Особенно, если их у тебя и было-то раз-два и обчелся. А если честно, то Олешек из Мариенберга стал первым человеком, с которым Годимир из Чечевичей говорил легко, не пытался казаться кем-то более значительным, не стеснялся высказывать вслух мысли и суждения о людях. Даже стихотворение свое на его суд представил. Кто еще в Заречье слышал строчки, срифмованные Годимиром? Только Аделия да Олешек. И все. Панна сердца и друг. Бывший друг.

Один пожилой рыцарь, ходивший вместе с прочими словинцами воевать в степи черных клобуков, сказал как-то у костра: «Терять друзей — это как руку кипятком обварить. Вначале болит, потом щемит, потом только чешется, но след надолго остается…»

И зачем только он приперся!

Годимир набрался решимости и дернул за кольцо.

— Фу-ух! Я думал — не пустишь! — Шпильман, по обыкновению с цистрой под мышкой, не вошел, а едва ли не впрыгнул в часовню.

— Что ты хотел? — буркнул словинец, избегая смотреть в лицо бывшего друга. — Давай, быстрее говори! Мне молиться надо…

— Молиться? — Олешек говорил вполголоса. Все-таки сказывалась святость места. Даже записной остряк и бедокур терялся пред ликами Господа. — Что ж, дело полезное… Я тебя поздравить пришел.

— С чем же это?

— Как с чем? Ты же королевну вернул! Вся людская гудит. Там уже такого понапридумывали. Требуют, чтобы я в балладе восславил подвиг рыцаря Годимира, зарубившего ужасного, кровожадного дракона и освободившего прекрасную королевну. Этот рыцарь, ни одна кухарка не выразила сомнений, станет новым королем в Ошмянах. И это не может не радовать людей, почти смирившихся с тем, что руку ее высочества отдадут королю Желеславу. Все уверены, пан Годимир, что Ошмяны под твоим мудрым правлением станут едва ли не жемчужиной Заречья…

— Хватит издеваться, — перебил его словинец. — Поздравил? Хорошо. Я благодарен тебе, Олешек Острый Язык из Мариенберга, за добрые слова. А теперь можешь идти.

Шпильман, выслушав отповедь, как-то сразу сник, опустил плечи, наклонил голову. Сказал сдавленным голосом, совершенно не похожим на звучный голос певца.

— Ты прости меня, Годимир.

— За что?

— За дурь мою. Прости, а?

Драконоборец едва не выругался. Вовремя сдержался — вспомнил, где находится. Нет, ну это же надо! Приходит, прощения просит, как будто так и надо! И не совестно же!..

— Прости меня, Годимир… Не знаю, что и нашло на меня. Сперва. Когда Божидар со своим воинством пожаловал. А потом я не хотел, чтобы ты за меня вступался. Честно…

— Да пошел… — Молодой человек вновь едва сдержался. Прикусил язык. Поправился. — Иди откуда пришел. Если тебе мое прощение нужно — пожалуйста. Прощаю. Лишь бы не лез в душу.

— Э, нет, пан Годимир. Зачем мне такое прощение? Как собаке кость бросил…

— А тебе от всего сердца подавай, да? — Незаметно для себя словинец ввязался в перепалку.

— От всего, не от всего, но я объясниться пришел, а не обиды старые вспоминать!

— Еще б тебе их вспоминать! Тебя-то кто обижал? Скажи, ну?

— А ты не «нукай», пан рыцарь!

— Да тебе не все равно — «нукаю» я или не «нукаю»?

— Выходит, не все равно! — взвился шпильман.