Читать книгу "Смотритель - Дмитрий Вересов"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же текст был недвусмыслен. Он не оставлял ни малейшей лазейки, ни жалкой надежды. Внизу, за раскрытым окном, гудела Хамовая, и сияли купола Преображения. Павлов, помня о своем обещании, с досадой захлопнул журнал.
– И что, будем теперь думать, когда вот оно, прошлое и будущее разом в наших руках?
– Вот именно поэтому и надо думать. Имеем ли право даже ради собственного спасения…
– А разве нет?
За фанерной перегородкой раздался рыкающий бас Сирина и отчаянный визг. Павлов и Маруся бросились туда и увидели, что пес загоняет старушку в угол, а когда Павлов схватил его за ошейник, принялся скалиться, выворачиваться и злобно рычать.
Вдвоем они с трудом выволокли его в коридор, где он мгновенно успокоился и потянул вниз.
– Видишь? – тихо сказала Маруся. – Это почти судьба.
Они молча вернулись домой, где все предметы как-то разом потеряли былую прелесть и значимость, только мешая решать главный, мучающий вопрос. Наконец, Маруся села, опустив руки между колен.
– Я должна уехать. Вдвоем мы не сможем ничего решить. – Она жадно провела пальцами по павловскому колену. – В конце концов, мы по отдельности попали в эту круговерть и по отдельности должны из нее выйти.
– А если я не хочу выходить? Подумаешь, совпадения, безумные старики с непонятными собаками! Мне еще никто не доказал, что я должен погибнуть, так сказать, во цвете лет из-за какого-то идиотского рассказа юнца, который мне и взрослый-то по фигу! А уж тем более не должна ты, живущая другим.
– Еще скажи, на другой стороне. Рассказ – только звено в цепочке, а не причина. Просто вышло так, что перед нами оказалось именно это звено, и зависим мы от него, а не от чего-то другого. Могло бы быть, наверное, и что-то пострашней.
– Куда уж страшней. Но ведь могло и хорошее?
– Конечно. Но, значит, в чем-то где-то мы виноваты сами. Впрочем, я уже говорила об этом. Я поеду сейчас же. Одна. И к тому же, завтра возвращается Сев Севыч, и я должна сама признаться ему во всем. Может быть, он…
– Надеешься на здравый совет? Да он же псих!
Павлов понимал, что не имеет права не отпустить ее, но напоследок прибег к самому дурацкому способу:
– Хорошо, но прежде раскинь свои карты.
– Которые располагают, но не обязывают? Ладно.
Маруся вытащила из торбы колоду, разложила бесхитростную комбинацию и неожиданно задумалась. Сверху лег дурак.
– Ура! – заорал Павлов, подкидывая ее, отчего карты разлетелись по полу веером. – Всё глупости, и жизнь прекрасна! К черту профессоров и эмигрантских писателей!
– А я думаю, надо быть вдвойне осторожными. Я поеду, Сереженька.
– Может, и Сирина возьмешь? – от отчаяния съехидничал Павлов.
– Возьму.
Пес благодарно завертел хвостом. Через четверть часа Павлов остался один в квартире и тут же увидел непонятно как залетевшую сюда бабочку. Она, словно дразня его и сверкая черными блестящими задними ногами, перелетала с телефона на кофейник и обратно. Ему казалось, что он даже слышит ровный бархатистый шелест ее крыльев, и он с наслаждением размазал ладонью шелковую пыльцу по телефонному диску. И только потом подумал, что дурак – это, без сомнения, он сам, и, убив красивое насекомое, принял однозначное решение. Он уже научился читать легкокрылые знаки, которые глубинное течение событий ненавязчиво, а то и незаметно развешивает на дорогах судеб.
А спустя два дня он неожиданно и совершенно глупо разбил машину, сам при этом не получив ни царапины. В доли секунды, зажимаемый с обеих сторон встречной и тоже выезжающей на обгон машинами, он уже все понял и еще успел подумать, что, может быть, все ограничится только его смертью, наступившей так неожиданно быстро, что Маруся теперь будет жива… Но все обошлось искореженной «шкодой», перед которой он теперь чувствовал себя виноватым и на ремонт которой бухнул все имевшиеся у него под рукой деньги. Летом магазин простаивал и жил лишь за счет крошечной студии тату, ютившейся в отгороженной части подсобки во дворе.
От Маруси не было ни слуху ни духу, хотя он давно привез ей карту для расплодившихся по всему Полужью автоматов. Впрочем, он знал, что Беково считалось нежилым, а рядом и вообще тянулась мертвая зона, образовавшаяся между двумя уездами, Лужским и Гатчинским. О ней говорили многие и даже утверждали, что мобильники там выключаются, а часы встают. Павлов, проезжая там, сам видел две огромные, неизвестного назначения башни, сложенные из камня и обозначавшие не то границу, не то вход в преисподнюю. Да Маруся и не стала бы звонить.
Сирина тоже не было, и Павлов чувствовал даже не обиду, а недоумение. И недоумение это, постепенно расползаясь, захватило, наконец, все его существо. Что он делает в городе? Почему он не с Марусей? Если он верит в совпадения, в непознаваемое, в судьбу, черт возьми, то от нее все равно не уйдешь, и бояться глупо. Если же не верит и считает досужим вымыслом, то тогда он и вообще свободен. Но, поймав себя на этих противоречиях, Павлов с тоской понял и худшее: он не верит, и не верит полностью, он тот самый не теплый и не холодный, которого где-то какой-то ангел хотел изблевать из своих праведных уст. И это было унизительно. А Марусины сухие, потрескавшиеся от жары и вечного задумчивого прикусывания губы улыбались ему маняще и недоступно. В понедельник он взял «Атом», купил билет до Сиверского, и электричка двинула по индустриальному пейзажу, разъедающей язвой окружавшей город и не дающей ему ни малейшей надежды слиться с настоящей землей.
Поля, начинавшие желтеть, наводили легкую печаль, без которой немыслим приход осени. Павлов катил дорогой, с обеих сторон окаймленной зарослями борщевика – странной напасти, от которой вот уже лет десять страдал весь север. Но мало кто знал, что неистребимый зеленый огонь, выжиравший все на своем пути, медленно полз из самого центра города, с Большого, завезенный туда иноземцами еще в восемнадцатом столетии и увековеченный на одном из домов. Ядовитые щупальца города, скрывавшиеся под капризной роскошью растения, с каждым годом тянулись все дальше.
В стеклянном воздухе молчали птицы, и не было видно разноцветного мелькания бабочек. Павлов смотрел на перелески и луга, проплывавшие мимо велосипедиста совсем иначе, чем для человека, сидящего за рулем машины, и думал о том, что за этот месяц узнал больше, чем за последние годы. И, как бывает, когда найден какой-то ход, угол зрения, идея, мир начинает раскрываться по-другому, неожиданно и ярко. Катя на послушном «Атоме», он как-то разом видел и переплетенные корни, и травы, и жаб, переходящих дорогу, – и еще нечто большее, некий общий закон, обнимавший этот мир и утверждавший в нем хаос, ничем не отличавшийся от гармонии.
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подземный ход,
И дольней лозы прозябанье…[83]
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Смотритель - Дмитрий Вересов», после закрытия браузера.