Читать книгу "«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...» - Владимир Першанин"

— Если всего бояться, то до Берлина никогда не дойдем.

Кто такой Дунаев и кто такой лейтенант из полка?

Дунаев руководил отделом, имел два ордена, а лейтенант, в стоптанных кирзачах, был взводным командиром, с нашивкой за ранение и без единой награды. Лейтенант промолчал, и мы прошли поляну благополучно. Уже вслед немцы высыпали десяток мин, но мы укрылись в лесу, под защитой деревьев.

Осмотрели в бинокли передний край. У нас со старлеем один бинокль на двоих имелся. Он у меня его все время из рук выдергивал. Вежливо, но настойчиво. Ему передовая в новинку, он и немцев близко не видел, разве что пленных. Так передвигаясь, мы очутились на ничейной полосе. Здесь, в лесу, среди бесчисленных ручейков и болот, сплошной линии фронта не было. Дунаеву это не очень нравилось.

— А если противник отсюда ударит? Здесь целый батальон свободно просочиться может. Хотя бы взвод с пулеметами выставили. Безобразие!

Он к лейтенанту обращался за неимением более высокого полкового начальства. Тот помалкивал, поджав губы. С характером был парень. А я подумал, какой к чертям батальон! И наши и немцы вымотаны, потери огромные. Раньше чем через месяц силы никто не соберет. Да и не наступают одним батальоном. Какой с этого толк? А насчет взвода Дунаев явно хватил. Роты в полку насчитывали человек по сорок. Некем перекрывать. Хорошо хоть линию обороны кое-как держали. На эти торфяники, болота да островки сил не наберешь. Майор это не хуже других знал, но что-то указывать надо было. Начальство все же.

Сели перекурить. Я после болезни легких не курил. По утрам и так откашляться не мог. Дунаев с нашим старлеем «Беломором» задымили, сержант от командиров в стороне держался, а лейтенант стал сворачивать самокрутку.

— Бери папиросы, — протянул ему пачку майор.

— Спасибо, я к своей привык.

— Гордый, что ли?

— Не в этом дело, — через силу улыбнулся лейтенант. — Нам папиросы редко выдают. Так что курим махорку.

— Ну, к махорке не привыкнешь, — изобразил улыбку Дунаев. — Когда в сорок втором отступали, я махорку вовсю курил. До сих пор горечь во рту чувствую, когда самокрутки вспоминаю.

Лейтенант никак не отреагировал на откровения майора, а я подумал: «Кто же тебя в отступлении махоркой вовсю снабжал?» Когда отступают, сутками хлеба и махорки не видят. Уж это я хорошо знал. Ну, а Дунаев все к лейтенанту привязывался.

— Как фамилия?

Лейтенант встал, руки по швам, самокрутка дымится.

— Лейтенант Герасимов, командир стрелкового взвода. Сейчас временно исполняю обязанности адъютанта старшего при командире батальона.

— Почему временно? Мне кажется, из тебя хороший помощник комбату получится. Или опять в окопы рвешься?

— Чего туда рваться? — глянул в лицо Дунаеву лейтенант Герасимов. — Только на должность адъютанта и без меня желающих хватает. Отдохну недельку-другую, а там, глядишь, чьего-то сынка пришлют. А меня снова на взвод.

— Зовут тебя как?

— Иван, — коротко ответил лейтенант.

— Да садись ты, Иван, — поморщился майор. — Воюешь давно?

— С марта сорок третьего.

Про семью и остальное Дунаев спрашивать лейтенанта не стал. Только буркнул что-то вроде, мол, в штабах не отдыхают, а служат. Я чувствовал симпатию к этому лейтенанту, лет на семь моложе меня. Хотя я тоже считался «штабным», но, по сути, был обычной рабочей лошадью, которую пихали во все дырки. По крайней мере, хоть старшего лейтенанта присвоили. Кто пошустрее, прыгнули уже выше и орденами обвешались. В штабах вопросы наград проще решаются. Дружишь с начальством или кадровиками, принесешь им с передовой трофейный «парабеллум», часы, угостишь пару раз водкой с хорошей закуской — можно разговор насчет ордена заводить. У меня с этим делом не густо было, а многие сверкали к сорок четвертому году целым иконостасом. Конечно, Иван-взводный рано или поздно орден получит, но чаще бывает поздно. Не доживают. Поэтому я воспринимал лейтенанта дружески. Как это нередко бывает, когда группу возглавляет решительный, но не знающий местности начальник, мы вляпались в неприятную ситуацию. Нет, на этот раз обошлось без обстрела тяжелыми снарядами и ныряния в ледяную воду. Но примерно в полдень мы вышли на горбатую гриву посреди разлившегося озера-болота. Лейтенант пытался доказать Дунаеву, что мы слишком углубились в сторону немецких позиций, но майор отмахнулся.

А дальше получилось вот что. На этой гриве, поросшей осинами, березами, кустарником, успевшими выпустить первые листья, мы столкнулись с немцами. Не в лоб. Иначе бы они нашу пятерку покрошили в момент. Мы их заметили в бинокль. Небольшой вездеход-амфибия, станковый пулемет в окопе. Мы заметили этот пост с расстояния метров ста двадцати. Хорошо, что не успели вымахнуть на открытую поляну. Немцы нас пока не видели. Но я не сомневался, что увидят, а скорее почувствуют.

Не я первый обратил внимание, что на войне человеческие чувства обостряются. Зрение, слух, даже какое-то шестое чувство появляется. Кто-то веткой хрустнет, кто-то кашлянет в пилотку — и все. Пулемет на амфибии, пулемет в окопе. От нас через пять минут ничего не останется.

Немцев было человек восемь. Самое разумное было потихоньку отходить. Но немец (видимо, старший), взобравшись на вездеход, внимательно разглядывал озеро-болото, гриву и в любую секунду мог узреть нашу пятерку. Удивительно, что мы смогли подойти так близко незамеченными. Оставалось ждать. Вооружены мы были неплохо. У всех, кроме майора Дунаева, автоматы, по несколько запасных дисков или магазинов. У сержанта — три «лимонки», у нас с лейтенантом — по две. Дунаев и старлей-топограф гранаты с собой не взяли. Впрочем, в этот час это не имело значения. На сто двадцать метров гранату не бросишь, а два пулемета выметут в нашем крошечном леске все подчистую. И наверняка фрицы постараются взять кого-то живьем. Оставалось только ждать. Наблюдать за немцами в бинокль Дунаев запретил. Взял это на себя. Я лежал, как более опытный, рядом с ним.

— Слушай, Анатолий, — снизошел он до имени. — В плен попасть не должен никто. Если кого ранят, ты знаешь, что делать. Эти сволочи пытать умеют.

Я молча кивнул. В такой ситуации любыми способами выбивают показания и немцы и наши. Майор сложил все карты и документы в свою полевую сумку и отобрал у меня одну «лимонку». Уничтожить в случае необходимости. Я знал, что гранатой документы не уничтожишь. Их просто разорвет на части, которые можно восстановить. Впрочем, советских документов у немцев хватало, а карты не представляли особой ценности. Наши позиции на них обозначены не были. А личные документы после смерти мало что могли рассказать. Ну, вышли русские офицеры на рекогносцировку. Обычная работа. Только проделали они ее тяп-ляп и попались.

Мне стало не по себе. Ждать надо было до ночи, а потом вся надежда оставалась на лейтенанта. Сумеет ли он вывести нас. Кроме того, беспокоило то, что, плутая по островкам сухой земли, мы вышли на немецкий пост с северо-запада. Значит, возвращаться надо мимо них. Или отступать на запад, все глубже в немецкий тыл. От напряжения у меня разболелась голова и, что хуже всего, подступил кашель. Я давился, зажимая рот рукавом. Из глаз текли от напряжения слезы, а изо рта слюна. Я почти задыхался, но кашлянуть означало то же самое, что выстрелить себе в висок из пистолета. А заодно и остальным. Перетерпел. Аж дурно стало. Приступ наконец прошел, и я долго не мог отдышаться. Дунаев посматривал на меня с заметной тревогой, даже с испугом. Взял с собой чахоточного, который всех погубит. Потом майор успокоился и даже похлопал меня по плечу. Молодец, мол. Сумел сдержаться.