Читать книгу "Семейное дело - Фридрих Незнанский"

Римма была нужна Бусуйоку Ивановичу: она увеличивала его доходы. В ее естественном пришибленном виде, когда она стояла в переходе метро с табличкой на груди, было что-то очень нищенское, жалостное. Растительности на лице отныне не касалась бритва, и оказалось, что это совсем не так уж трудно — выставлять это напоказ. Труднее оказалось выстаивать на своих несчастных спичках-ногах с восьми до восьми, ноги отекали и уже не казались спичками, но и к этому удалось приспособиться. Безногим легче, они хоть сидят в своих колясках, но, с другой стороны, им и труднее, они, если захотят уйти, никуда не денутся… Римма была свободнее: у нее-то руки-ноги остались. Но дело в том, что она не хотела никуда на этих ногах идти, не хотела лишаться этой подземной жизни, к которой она привыкла, как привыкала ко всему. По крайней мере, здесь она не скучала. Отношения среди нищих были теплее и теснее, чем в швейной мастерской. И на усы и бороду Риммины никто внимания не обращал. Едко высмеивали новые друзья тех счастливых, красивых и благополучных людей, которые от своего благополучия бросали им монетки, и эти насмешки тоже нравились настрадавшейся Римме.

Было в этой новой жизни и много страшного и неприглядного, что до поры до времени оставалось скрыто от Римминых глаз: ведь она жила не в одной из квартир-общежитий, не с иногородними, а все в той же комнате в коммунальной квартире. Но было и хорошее: денег в самом деле прибавилось. Римма тратила их на еду: бессмысленно покупать хорошую одежду, чтобы она подчеркивала бородатое лицо. Она отъелась и стала не такая уж тощая и жалостная. Кроме того, она полюбила баловать себя душистым мылом, а потом и духами: не поливала ими себя, просто нюхала. Остальные деньги откладывала… на какие надобности? Она еще не знала. Не могла сказать.

Ароматы духов и мыла встряхнули Римму: она вдруг почувствовала, что еще и не начинала жить. Она вдруг унюхала, что в подземном переходе пахнет человеческой неопрятностью. У нее снова начали уставать ноги. Она подумала, что как-то так получилось, с того дня, когда в швейной мастерской заметили избыточное оволосение, она ни разу не обратилась к врачу… На ее плакатике написано «Помогите на операцию» — что, если и в самом деле операция поможет? Но тогда она лишится заработка… Что лучше: получить гладкое, как у всех девушек, лицо и вернуться в швейную мастерскую или получать щедрую милостыню и торчать в переходе?

Но почему обязательно в швейную мастерскую? Что-то проснулось в Римме: то ли ответственность за свою жизнь, то ли готовность изменить ее. Неужели она так плоха, чтобы не найти в Москве подходящей работы? Запишется на какие-нибудь курсы, в конце-то концов! Но с таким лицом на курсах будет неловко… Римма пошла к обычному врачу-эндокринологу, и врач, посмотрев результаты анализов, сказала, что причина необычности ее облика скрывается в нарушенной функции надпочечников и что такие вещи лечат бесплатно — ну разве что за лекарства придется заплатить. Преисполненная надежды, Римма нашла Анжелину и заявила, что она выходит из игры. Спасибо за деньги, но теперь Римма хочет начать все по-новому.

Ой, что было! Анжелина, которая умела быть елейной до приторности, превратилась в голодную бабу-ягу, прическа поднялась дыбом, будто состояла из ядовитых змей. Она высказалась в том смысле, что Римма мерзавка, проститутка и уродина — безо всякой логики, потому что какой мужчина клюнул бы на проститутку-уродину? Она сказала также, что никакое лечение Римме не понадобится, потому что мертвяков не лечат, а через две недели после того, как уйдет из метро, гадина, которая посмела кинуть своих благодетелей, станет покойником. Ее счастье, что сейчас в Анжелинином хозяйстве дел невпроворот, а через две недели вернется с задания киллер и ее прикончит. Пусть не думает, что скроется: ее по любому следу найдут.

— Деточка, — внезапно сбросив личину фурии, Анжелина натянула на лицо прежнюю улыбчивую маску, — оставайся, а? Ну взбрыкнула, покапризничала, с кем не бывает. Я тебе отпуск дам.

— Хорошо, — послушно согласилась Римма. — Не надо отпуска. Я и так останусь.

На самом деле, Римма не изменила своего решения: до такой степени Анжелина ее запугать не смогла. Но ей действительно стало не по себе от этих выпученных глаз, перекошенного рта, волос, стоящих дыбом, как шерсть на загривке разъяренного животного. А если и правда на Анжелину работает киллер? Кто защитит Римму? Она снова почувствовала себя маленькой, беззащитной, никому не нужной. Куда обратиться, кто ей поможет? По возрасту Римма не успела выучить в школе строки Маяковского «Моя милиция меня бережет», но рефлекс у нее был правильный. Отлучившись со своего нищенского поста, она обратилась к милиционеру, несущему службу охраны порядка на ближайшей станции. Милиционер переадресовал ее к Бирюкову. Ну и вот…

Борис Валентинович был таким хорошим человеком! Вежливым, внимательным. Принял ее, тщательно расспросил. Вместе они разработали план спасения для Риммы, подыскали место, где бы ее никакой киллер не нашел. Борис Валентинович негодовал по поводу того, что в России не работает система защиты свидетелей… Но Римме удалось выкрутиться безо всякой системы. Отсиделась у прежней выпускницы их детдома, с которой договорились по поручению Бориса Валентиновича. Там, заодно, и лекарства начала принимать, эндокринологом прописанные. А приехала — все, оказывается, утихло, всех арестовали. А Бориса, значит, Валентиновича нет в живых. Как же так?

Иван Козлов давно смирился с мыслью, что его линия расследования не приведет к убийцам Скворцова и Бирюкова. Но теперь, когда окончательно стало ясно, что слова о двух неделях относились к Римме, а не к Борису Валентиновичу, Иван, закинув за голову руки, издал протяжный не то рык, не то стон.

— Что это вы? — спросила Римма.

Иван овладел собой.

— Ничего, все нормально. А знаете, Римма, — ляпнул он, неожиданно для себя самого, — вы очень симпатичная девушка.

— Спасибо, — улыбнулась Римма.

Глава 31 Родион Скворцов склеивает картонный самолет

А сейчас вернемся к сцене допроса Родиона Скворцова Александром Борисовичем Турецким. Братьям Родик не изложил в подробностях все, что там произошло, возможно из-за того, что боялся (как все мальчишки!) выглядеть робким, незрелым, неопытным. Но читателю это должно быть неважно: ведь читатель этой книги — взрослый и знает, что человек двенадцати лет ведет и ощущает себя как человек двенадцати лет. Что же плохого в этом возрасте?

— Танька сказала, что близнецы папе угрожали? — с места в карьер начал Родион. Тоненький, хрупкий, подвижный, в отличие от сестры, он отвечал на вопросы раньше, чем их зададут. — Ха! Врет все. Ну не врет, так невежливо говорить, ну пусть сочиняет. Она мне пыталась про это, ну и другое вроде говорить, а я ей: «Сериалов насмотрелась!» Она, правда, придет из школы и сразу к телевизору. Даже примеры по математике под телик решает, правда-правда! В тот раз тоже сгребла свои учебники-тетрадки и устроилась на диване перед теликом.

— В какой «тот раз»? — уточнила детский психолог, искоса поглядывая на Александра Борисовича. Тот слегка ей кивнул, одобряя вопрос.