Читать книгу "Победителей не судят - Виктор Пронин"

И лишь оказавшись на залитой солнцем улице, Касьянин понял, что редактор мог бы вести себя немного лучше. Мог бы, например, оставить его в кабинете, мог запретить покидать редакцию, позвонить в любое милицейское управление, вплоть до министра, и раскрутить всю эту историю, довести читателя до визга, до визга довести и Евладова...

Но... Не сделал.

Испугался?

Нет.

Дело в другом — поступи он иначе, и на него свалится такая прорва работы, такая суета... Звонки, объяснения, материал в газету, переверстка всей первой полосы...

Нет, Осоргин не испугался.

Он просто поленился.

— Как и все мы, как и все мы, — пробормотал Касьянин, проходя мимо старухи с протянутой трясущейся рукой. В другой руке у нее была картонка от какой-то упаковки с единственным словом — «Помогите». Она не просила на лечение, не поминала Иисуса Христа, не жаловалась на пожар или на то, что ей нечем кормить внуков или кошек, она просто просила помочь. Касьянин прошел мимо старухи несколько шагов и вдруг понял, что ему не жалко дать ей тысячу, две, десять тысяч не жалко, ему просто лень рыться в карманах, останавливаться, возвращаться к старухе...

И, осознав все это, он остановился, нашел в кармане пятерку и, вернувшись, положил в ее протянутую ладонь. Старуха не стала благодарить, не помянула бога, она лишь кивнула, и Касьянин был даже признателен за эту немногословную, может быть, даже снисходительную благодарность.

Чем дальше Касьянин уходил от редакции, тем большую растерянность он чувствовал — ему некуда было идти. Погиб Ухалов, к которому он мог прийти и на час, и на все восемь часов, на полный рабочий день и на полный год. Он не мог пойти домой, чтобы там, задернув шторы, отгородиться от исступленного солнца, хлопнуть стакан водки и включить телевизор, чтобы еще раз убедиться в преимуществах прокладок с крылышками. Возвращаться в редакцию тоже не было смысла — материал сдан, деньги будут только завтра. Нет, нельзя, он поставит себя в глупое положение — с ним уже попрощались.

Остановившись у киоска с откровенным названием «Еда», он съел сосиску, как-то неприлично всунутую в продолговатую булку, прямо из бутылки выпил пиво, постоял в тени, рассматривая проходящих мимо людей. Все торопились, таких, как он, стоящих, жующих, наблюдающих, — не было. Да и радости в глазах он не видел.

Присматриваясь к молодым, старым, к девушкам, парням, Касьянин решил дождаться, увидеть хоть один радостный, улыбчивый взгляд. Нет, какая-то бесконечная озабоченность. И подумалось, подумалось Касьянину и представилось — сколько поколений самых талантливых писателей, поэтов, композиторов, актеров, властителей дум народных мечтали о свободе, воспевали свободу, революцию, проклинали царизм во всех его проявлениях, даже самых разумных, приучали людей думать о революции как о высшем счастье народном.

И вот она свершилась, не могла не свершиться при такой массированной подготовке. И что же?

Радость вселенская? Ни фига, ни фига, ребята. Горе, кровь, насилие, которые продолжаются уже сто лет.

И опять мечталось, опять поэты и мыслители готовили людей к свержению. Свергли.

Наступили демократические времена, и рыкающий дылда, забравшись на танк, оповестил человечество о наступлении в России счастливых перемен Да, точь-в-точь, как когда-то картавый, лысый и гунявый оповестил о том же с броневика.

И что же, и что же?

Старухи высыпали просить на пропитание, юные скрипачки в подземных переходах играют Паганини ради тысчонки, за которую не пустят даже в туалет на Курском вокзале, а бандиты, не успевшие попасть в банкиры, рвутся в мэры...

Приехали, ребята.

— С чем я вас и поздравляю, — пробормотал Касьянин и двинулся дальше по солнечной, знойной Москве, какой она бывает чрезвычайно редко и каждый раз именно тогда, когда хочется прохлады, дождя и луж на асфальте...

Касьянин и сам не заметил, как оказался у собственного дома, он зашел во двор с дальней стороны, обойдя микрорайон боковыми улочками. Здесь его никто не знал, и он, расположившись на кленовом пне, издалека посматривал на свой дом.

Залитый солнцем, он казался слепяще-белым. Вдоль разогретых стен струились потоки разогретого воздуха, и от этого линии дрожали и сам дом казался зыбким и Даже как бы несуществующим. Впрочем, это так и было — несмотря на то, что до него было рукой подать, три-четыре минуты ходу, но войти в подъезд, войти в свою квартиру для Касьянина было уже невозможно.

И вдруг он вздрогнул, увидев появившееся у подъезда яркое, алое пятно.

Касьянин приподнялся, всмотрелся — это была открытая машина Евладова. Стараясь не выходить на открытое пространство, он прошел за железными гаражами, мимо мусорных ящиков, некоторое время скрывался в зарослях кленовых кустарников.

Теперь от евладовской машины его отделяло метров сто, не больше.

Машина была пуста. Значит, Евладов с компанией поднялись на его этаж, и кто знает, может быть, именно в эти минуты ломятся в квартиру. Но нет, прошло еще немного времени, и из подъезда вышел человек, сел в машину и тут же отъехал. Видимо, это был водитель и Евладов послал проверить — нет ли хозяина в доме.

Постояв за гаражами, Касьянин вернулся к пню в тень кленов. Пора было подумать о ночлеге. Весь день у него была шальная мысль все-таки вернуться домой и переночевать в своей кровати. Вряд ли Евладов после вчерашних событий решится на следующую же ночь снова взяться за Касьянина. Тем более что утром он столкнулся в дверях с Анфилоговым.

У Касьянина была еще одна возможность — вернуться в редакцию и остаться там на ночь. В приемной стоит просторный диван, редакция находится в большом здании, на всех этажах всю ночь дежурят ребята с короткими черными автоматами, и там он был бы в полной безопасности.

Но что-то мешало...

Слишком уж он будет выглядеть запуганным, слишком растерянным.

Нехорошо это, не надо бы...

И еще Анфилогов...

Этот тоже предлагал переночевать у него. Тут уже лучше, удобнее. Но опять что-то останавливало. Касьянин попытался понять — что именно мешает ему пойти к следователю? Робость? Нет, после двадцати лет журналистики от этого чувства мало что остается. Нежелание стеснять? Тоже нет, Анфилогов сам сказал, что он будет дома один, и, наверное, даже обрадуется. Что же, что? И наконец до Касьянина дошло — он не верил Анфилогову. Из опыта своей криминальной хроники он знал, как часто эти две службы работают вместе, сообща, рука об руку — бандиты и те, кто должен с ними бороться.

Да, вполне возможно, что Анфилогов неплохой человек, усердный служака, исполнительный и добросовестный. Но в то же время есть, допустим, у него любимая банда, которую он холит и оберегает, а с остальными борется в меру сил.

И банда тоже оказывает ему знаки уважения, а с остальными ментами борется в меру сил.

Все это Касьянин хорошо себе представлял, поскольку не один раз все странности этих взаимоотношений ему приходилось описывать в коротеньких своих заметочках, из которых когда-нибудь сложится увлекательная, но кровавая история криминальной жизни города в конце второго тысячелетия...