Читать книгу "Новые записки следователя - Лев Романович Шейнин"

убийстве своей жены, находившейся на шестом месяце беременности.

Я никогда не забуду, как он начал кричать, бесноваться и протестовать. Он вскакивал с места, падал как бы в обмороке на диван, распинался в клятвах и заверениях, ужасался и негодовал, кричал, что это смертельное оскорбление, что он не позволит «пришить ему дело», что мы хотим взвалить на него ответственность за то, что бессильны раскрыть тайну исчезновения его горячо любимой жены, что это кощунство, что он будет жаловаться, что нам это так не пройдет…

Мы заранее уговорились с Голомысовым, что дадим Глотнику возможность произнести все монологи, которые он захочет произнести, не будем его останавливать и успокаивать, дадим ему выплеснуться до конца и исчерпать весь запас своих возражений, протестов и ссылок.

Вероятно, со стороны было бы любопытно наблюдать за тем, как два следственных работника молча и совершенно спокойно выслушивают угрозы и крики обвиняемого, удары кулаком по столу с воплями «не позволю!» и трагические придыхания и всхлипывания. Мы вели себя, как глухонемые.

Примерно через час Глотник устал и грузно осел в кресле.

– Итак, Михаил Борисович, может быть перейдем к делу? – спросил я его как ни в чем не бывало.

– Я не понимаю, что вам от меня нужно? – ответил вопросом Глотник.

– Нужны либо правдивые показания о совершенном вами убийстве, либо, если вы намерены продолжать запирательство, мы зададим вам ряд вопросов.

– Мне не в чем сознаваться. Когда я был виноват, то сразу это признал, а по этому делу мне рассказывать нечего.

– Ваше право, как обвиняемого, давать любые показания или вообще отказаться их давать. Наша обязанность, как следователей, задавать вам те вопросы, которые мы считаем нужными по ходу следствия. Таковы установленные законом процессуальные нормы, равно обязательные и для вас и для нас. В течение часа мы терпеливо выслушивали ваши крики, угрозы и даже оскорбления. Разъясняю вам, Глотник, что на все наши действия вы вправе жаловаться когда вам угодно и кому угодно. Но больше ни криков, ни оскорблений не потерплю. До сих пор, не скрою, мы выносили это из чисто психологического интереса. Но этот интерес уже исчерпан. Понятно?

– Я больше не буду, – ответил он.

– Надеюсь. Итак, перейдем к делу. Вы утверждали раньше и продолжали утверждать сегодня, что горячо любили свою жену. Это так?

– Безусловно, и я всегда могу это доказать!

– Следовательно, вы не собирались от нее отделаться?

– Ни в коем случае!

– Почему же вы собирались с нею развестись?

– А я и не собирался!..

– Но вы писали об этом своей любовнице Нелли Г.?

– Я этого не помню.

– Вот ваше письмо, в котором это написано. Угодно ознакомиться?

– Угодно, – ответил Глотник и впился в протянутое ему письмо.

– Что вы скажете теперь?

– Я… В общем… я не собирался всерьез разводиться с Елочкой…

– Зачем же вы обманывали Нелли Г.?

– Ну, знаете… Мне хотелось ее успокоить… Морально поддержать…

– Вы серьезно полагаете, что, обманывая девушку, вы ее этим морально поддерживаете?

– Нет, конечно, но бывают обстоятельства… В общем… я хотел ее успокоить…

– Но вы, кроме того, обещали Нелли Г., что женитесь на ней. Это тоже был обман?

– Я не хотел ее обманывать…

– Значит, всерьез думали на ней жениться?..

– Нет, я не хотел разводиться с Елочкой.

– Значит, не собирались жениться на Нелли?

– Да, не собирался.

– Значит, обещая жениться на ней, вы ее обманывали?

– Выходит так…

– Кого еще вы обманывали?

– Никого.

– У вас была в тот же период другая любовница?

– Серьезной не было…

– Вы делите любовниц на серьезных и несерьезных?

– Не придирайтесь к словам…

– А вы отвечайте на вопросы. У вас была другая любовница или не была?

– Кого вы имеете в виду?

Мы с Голомысовым переглянулись, так как сразу поняли, что смущает Глотника в этом вопросе. Он, видимо, не знал, о какой другой любовнице идет речь, и хотел это выяснить.

– Михаил Борисович, я должен вам разъяснить, что вопросы задает следствие, а не обвиняемый. Поэтому я не вправе ответить на ваш вопрос и повторяю свой: кроме Нелли Г., у вас были любовницы?

– Случайные встречи, у кого их нет, – с кривой ухмылкой протянул Глотник. – И потом мне кажется, что это сфера моей интимной жизни… Какое отношение это имеет к делу? Монахом я не был.

– Я далек от такой мысли. Повторяю; у вас были другие любовницы?

– Допустим… Это ничего не значит!

– Выводы опять-таки делает следователь, а не обвиняемый. Отвечайте по существу или отказывайтесь отвечать – это ваше право.

– Были.

– Вы им тоже обещали жениться?

– Спросите их.

– Мы уже спросили всех, кого считали нужным, а теперь спрашиваем вас.

– Мне надо подумать, вспомнить… Это не так просто…

– Хорошо, я в последний раз вам помогу. Вы обещали Люсе Б., что женитесь на ней?

– Люся истеричка и способна выдумать все что угодно.

– Разве? Она не производит такого впечатления. Но, допустим, что она так утверждает… Это правда?

– Все врет… Ничего я ей не обещал…

– Хорошо, так и запишем. Подпишите все свои ответы.

Глотник взял протокол и начал его подписывать. Когда он закончил, я сказал:

– Вот ваше письмо Люсе Б., из которого видно, что вы действительно обещали на ней жениться. Следовательно, вы напрасно обвинили ее во лжи. Учтите, Глотник, что вы ставите себя всяким лживым ответом в трудное положение. Теперь вы признаете, что обещали Люсе Б. жениться и что вы оклеветали ее в предыдущем ответе?

– Да, признаю! – закричал Глотник и вскочил с места с перекошенным от злобы лицом. – Признаю. А какое это имеет значение?..

– Прежде всего перестаньте орать и извольте сесть и вести себя пристойно. Я предупредил, что больше этого не потерплю.

В таком духе продолжался допрос Глотника. Он старался увиливать от ответов на скользкие для него вопросы, ссылался на плохую память, время от времени срывался на крик, потом снова лгал и снова изворачивался. Судя по всему, он уже махнул рукой на попытку уверить нас в своей искренности и правоте и теперь беспокоился совсем не о том, какое впечатление он производит на следователей, а о том, как ему увернуться от острых, очень точных по своему прицелу и потому очень жалящих вопросов.

Улики, собранные против Глотника на этой стадий следствия, были все еще недостаточны для предания его суду. Правда, его гнусный моральный облик был вполне разоблачен, серьезное подозрение внушал эпизод с деньгами, внесенными в понедельник в сберкассу, и это, конечно, разбивало созданную им легенду о мучительных переживаниях по поводу исчезновения любимой жены, но… но это еще не доказывало, что он сам ее убил, тем более что отсутствие трупа Елочки оставляло еще какое-то сомнение в самом факте ее убийства.

Правда, и Голомысов и я были искренне и полностью убеждены в том, что он – убийца, но все-таки, не имея трупа убитой, мы не имели и полной ясности в этом вопросе, даже перед лицом собственной следовательской совести.

Если бы, например, Глотник занял на допросе иную линию, то есть не пытался бы мелко и по любому поводу лгать, все более запутываясь и подтачивая наше доверие к его показаниям, а, скажем, с наигранной «прямотой» заявил бы, что да, дескать, я – подлец, развратник, обманщик, я действительно обманывал и Елочку, и Нелли Г., и Люсю Б и других девушек, я, кроме того, взяточник и бесчестный человек, но все-таки я не убийца и этого признать не могу, хотите – верьте, хотите – нет! – то наше психологическое состояние оказалось бы очень тяжелым, и он бы серьезно подорвал наше убеждение в том, что Елочка убита им.

Признание обвиняемого, как известно, отнюдь не «царица всех доказательств», и только очень неопытные или недобросовестные следователи делают главную ставку на это. Однако, особенно в таком деле об убийстве без трупа, признание обвиняемого приобретает значение, хотя бы потому, что, встав на путь чистосердечного признания, преступник выдает спрятанный им труп или его останки, а кроме того, ведь он единственный на свете человек, знающий всю правду о мотивах и обстоятельствах совершенного им убийства, а следовательно – он источник получения истины.

После ряда допросов Глотника я и Голомысов пришли к выводу, что он, сам того не понимая, помогает нам позицией, которую он занял на следствии. Да, помогает, – потому что ничто так