Читать книгу "Лощина - Карина Халле"

они не полезут у него из ушей».

— Бром, — упрекает отец, стоящий рядом со мной. В голосе слышится страх. В его голосе всегда звучал страх, когда он разговаривал со мной, но сегодня он дрожит. Этого достаточно, чтобы вытащить себя из черной тины, отделиться от жути внутри себя.

От другого мужчины.

От другого «я»?

Смотрю на свою руку. Сжимаю нож. Так крепко, что костяшки пальцев белеют.

Оглядываюсь по сторонам.

Никто не обращает на меня внимания.

Все обращают на меня внимание.

Кэт выглядит ошеломленной. Ее рот открыт. Она расстроена из-за своей матери. Она была расстроена весь вечер. Из-за меня и не из-за меня.

— В смысле, я буду жить в кампусе? — говорит Кэт высоким голосом, полным замешательства. Она все время в замешательстве с тех пор, как я появился.

Появился.

Как будто все это волшебный фокус.

Сначала был в одной руке, затем оказался в другой. Монетка за ухом. Кролик в шляпе.

Кто-то колдовал надо мной. Сестры. Скорее всего. Это всегда они. Еще до того, как я покинул Сонную Лощину, я знал, что это они.

Не поэтому ли я ушел? Я покинул Сонную Лощину из-за них?

Или из-за чего-то другого?

Или из-за кого-то?

Мое сердце сжимается от стыда. Потом от вожделения. Затем от чего-то похожего на любовь, но мягче и невиннее, как в детстве. Самозабвенной любви.

Я смотрю на Кэт.

Моя прекрасная Кэт. Как она выросла. Изменилась. Но это все еще она. Женщина. Богиня. Ведьма.

Она — бальзам на мою израненную душу. Она успокаивает там, где все горит. Разглаживает шрамы, дабы я смог притвориться, что снова цел.

Сейчас, при свете свечей, с распущенными волосами, похожими на гладкое, блестящее кукурузное молоко, которое мы пили поздним жарким летом, она сияет. Сияет. Она ангел, а я дьявол, и дьявол не остановится. Дьявол никогда не прекращает. Он пачкает все, к чему прикасается.

Ее глаза теперь другие, хотя, возможно, она обо мне такого же мнения. Я смотрю в зеркало и иногда даже не узнаю свое лицо. Но ее лицо взрослое, дерзкое, смелое. Кэт никогда не была кроткой девчонкой. Возможно, она описывала себя иначе, но не думаю, что это правда. Ее отец делал все, что мог, чтобы защитить ее, и после его смерти она обратилась ко мне. И все же она хотела расширить свои границы.

Она хотела уехать.

И теперь ее мать говорит, что она должна жить в школе.

— Я думала, ты хотела этого, — говорит Сара, откусывая кусочек мяса, который она никогда не съедает до конца. Вся ее трапеза — это мешанина из продуктов, которая никогда не попадает ей в рот. Ее кожа желтоватая, а глаза голодные.

— Да, но ты была против, — говорит моя Кэт. — И сейчас ты говоришь, что я должна уехать туда с Бромом.

Я веду себя так, будто мне не больно, но я плохой актер. Я вздрагиваю. В сердце колит. Она не хочет быть рядом со мной? Это из-за профессора? Проблема в нем?

Мои мысли возвращаются к нему против воли. Мне не нравится думать о нем. Он кажется знакомым и в то же время незнакомым. Мне не нравится, как он смотрит на меня. Как будто я его друг. Больше, чем друг. Я чувствую себя неуютно из-за того, насколько мне комфортно рядом с ним. Безумие. Когда он держал меня за руку, я хотел умереть. Я чувствовал его внутри. И чувствовал ту другую часть себя. Ту, которая охотилась. Эта часть ненавидит профессора, и поэтому я тоже его ненавижу.

Он действительно был с Кэт? С моей Кэт?

Он ее любит? А она его? Они трахались? Он ее ублажает лучше, чем я?

Я снова сжимаю нож.

Остаток ужина превращается в ничто. Я чувствую, как тьма внутри меня хочет выплеснуться, и мне удается сдерживать ее. Знаю, что чужак поселился в моем организме, но пока держу себя в руках, пытаясь не заразиться. Я могу сдерживаться.

Кэт расстроена. Она встает из-за обеденного стола и выходит на холод, хватая с вешалки шаль, говоря, что собирается проверить свою лошадь.

— Я не понимаю, — говорит мне Сара с виноватой улыбкой. — Она хотела быть в кампусе. Уверена, что она одумается. У нее нет выбора.

Я извиняюсь и встаю. Пытаюсь улыбнуться, но, судя по выражению лиц моих родителей, я, наверное, выгляжу ухмыляющимся монстром. Не объясняю, что делаю или куда иду, но мне и не нужно.

Открываю дверь и направляюсь в конюшню.

Ночь холодная. Намерз иней, трава хрустит под моими ботинками. Кукурузное поле простирается от задней части дома до амбара, стебли высокие, но поникшие и истощенные, мерцающие под бледной луной. Я слышу, как Кэт в конюшне нежно воркует со своей лошадью, и иду к ней через пастбище.

Фонарь, висящий снаружи ларька, мигает при моем приближении. Теперь я заметил, что так происходит часто. Весь ужин пламя в подсвечниках в центре танцевало, еще и огонь в камине. Никто не заметил. Все заметили.

— Бром? — раздается голос Кэт, мягкий, как летний воздух. Но нет никаких перемен времени года — все вокруг нее холодное.

Я останавливаюсь и смотрю на нее. Ее лошадь, Подснежница, поднимает голову и фыркает, прижимая уши и взмахивая хвостом. Я смотрю в глаза серой кобылы и вижу в них свое отражение.

На мгновение кажется, что у меня нет головы.

Горячий пар вырывается из ноздрей лошади, и я протягиваю руку, нежно поглаживая ее бархатную морду. Чувствую, как она успокаивается, и мой взгляд переходит на Кэт.

Она стоит там, сжимая в руках шаль. Осторожно. Ее мягкие, полные губы плотно сжаты.

— Кэт, — говорю я. Но это все, что я могу сказать.

Мгновение она пристально смотрит на меня, а затем выражение ее лица смягчается, ее рука опускается на шею Подснежницы.

— Прости, — тихо говорит она. — Я не могла оставаться там ни минутой дольше. Знаю, что была груба.