Читать книгу "Огонь блаженной Серафимы - Татьяна Коростышевская"

— Хороший знак, — прошелестел пан и налепил рядом еще одну.

«Хороший тост! За хороший знак!» — подумала я и проглотила очередной огненный шарик коньяка.

Полоса на животе Эльдара стала зеленой после пятой пастилки, старик, кряхтя и держась за стену, поднялся.

— Позвольте, барышня.

Отобрав у меня свой чудо-сосуд, пан запрокинул Мамаеву голову и влил ему в рот изрядную порцию.

— Пусть поспит страдалец. Большего я сделать, к прискорбию, не в состоянии.

Спаситель проковылял ко мне и тяжело опустился на нары.

— Вы и так сделали больше, чем могла я. Благодарю. Позвольте вернуть вам вашу аффирмацию, ваше сиятельство.

Берестяная грамотка скрылась в кармане шлафрока.

— Давайте без титулов, Серафима. Какое я теперь сиятельство…

— Настоящее! Благородный рыцарь! Вы спасли моего друга, вы единственный пришли нам на помощь! Вы…

— Давайте выпьем? — предложил собеседник. — Это то немногое удовольствие, что нам остается.

Приложившись по очереди к тросточке, мы улыбнулись друг другу.

— Маняша ругается за хмельное? — спросила я доверительно.

— Конечно.

— Ой, — всполошилась я. — Вам же в дорогу собираться надо, а вы с нами возитесь. Только, ваше сиятельство, должна вас предупредить, что отъезда не получится. Маняшу сразу же арестуют и в чародейский приказ уведут…

Сбивчиво я поведала спасителю о своих и сыскной барышни Попович коварных планах.

— Ладно придумали, девицы, — похвалил тот. — Только отъезда не получится по другой причине. Передумала моя Маняша.

— Как так?

— Так. — Он грустно хмыкнул. — Перед встречей Новогодья я почивал, по стариковскому обычаю, а по пробуждению подруги своей не обнаружил, зато прочел от нее прощальную записку.

Князь порылся в кармане, теперь внутреннем, и протянул мне бумажный лоскуток. «Ушла, — значилось там. — Не поминай лихом, ежели чего. Не забудь кушак из собачьей шерсти повязать. М.»

— Повязали? — спросила я, возвращая записку. — А то она ругаться будет, ежели нет.

Князь улыбнулся и отодвинул полу халата, продемонстрировав мне вязаный пояс.

— Вернется ваша милая, — пообещала я твердо.

В голове шумело от выпитого, живот возмущался тем, что я в него без закуски хмельного залила. Эх, сейчас бы картошечки с жареной рыбой! Но картошечки в подземелье не было, поэтому мы выпили за Новый год. Настоящий Кошкин оказался человеком приятным до чрезвычайности. Мне стало понятно, отчего моя Неелова так к нему прониклась. Князь обладал живым умом, хорошо и складно говорил, с улыбкою воспринимал действительность. Он без экивоков поведал мне грустную историю своей жизни. Вертопрах был, картежник и гуляка, за что и поплатился. На Наталью зла за произошедшее, к удивлению моему, не держал.

— У женщин в нашем отечестве, Серафима, доля незавидная, если она к правильному мужчине не приклеится. Натали всего лишь пыталась выжить и преуспеть по своему разумению. Трещинка у нее в душе была, в эту трещинку навий яд и проник, голову ей заморочил. Думаете, я в прошлом своем качестве хоть сколько Наталье Наумовне сочувствовал? Где там! Гранд-мама немало сил приложила, чтоб в землю втоптать, парию из нее сделать. А я мешать и не думал, во все тяжкие сызнова пустился, чтоб унижение свое скрыть. Стыдно сказать, когда Натали мне свидание назначила, я на него с таким мерзким предвкушением отправился, отыграться планировал, оскандалить барышню, опорочить…

Князь со вздохом покачал головой.

— Позор, мужчины и дворянина недостойный. Приятелей с собою прихватил, чтоб дожидались в засаде и свидетелями в самый пикантный момент оказались. Домик у меня был для жарких встреч, у самого берега Мокоши. Так я в саду целый секрет обустроил, чтобы, значит, на спальню обзор был хороший, а зрители до поры незаметны. Подлый дурак! После, когда на койке больничной в себя пришел, никак поверить метаморфозе не желал. Лекарь говорит: «Богу молись, дедушка, что тебя живым из-под завалов раскопали». А я ему: «Какой я тебе дедушка, холоп? Я сиятельный князь Кошкин!»

— Из-под каких завалов?

— Оказалось, что именно тем вечером оползень произошел, гнездышко мое тайное и сложилось на манер карточного домика. Пьяные друзья, конечно, князя спасать бросились, не меня. Лекарь посмеялся над моим заявлением, но без злобы, подумал, что старичка по голове приложило, вот он и фантазирует. Та ночь, что я в общественной городской больнице провел, многое во мне изменила. Представьте, палата коек на полета, и на каждой страдалец какой-нибудь мается. Публика нечистая, будто с донышка зачерпнули. Крики, стоны, амбре. И я, сумасшедшая развалина, без друзей и родни, без средств к существованию и без возможности их заработать. И тогда я струсил, Серафима. Сбежал, даже не поблагодарив лекарей, и в резиденцию отправился, а там в ноги новому князю поклонился.

По морщинистой щеке собеседника скатилась слеза, я похлопала его по руке:

— Полноте, ваше сиятельство. И никакая это не трусость, а лишь рассудочность. Не приди вы к наву, что с вами бы сталось? Доживали бы дни в общественной богодельне. Не корите себя, гордыня — грех, вы ее попрали. И грехи свои искупили за прошедшие годы.

Я говорила горячо и искренне, представив ту бездну, что разверзлась тогда перед сиятельным молодым человеком.

— В моем теперешним облике, Серафима, — он улыбнулся, — немалые преимущества таятся. Дряхлое тело способствует жизни размеренной, лишенной пороков. Дни стариковские длинные, находится время и о душе задуматься, и ум развить. К чтению я пристрастился, библиотеку посещать мне не запрещено.

— Как великодушно со стороны вашего тюремщика, — не удержалась я от сарказма.

— К счастью, я мало его занимаю. Поначалу нужен был, чтоб новый князь впросак в обществе не попал, чтоб знал, как и с кем себя вести положено, как и в каком случае одеваться. Политес нашего сословия наву был в новинку, тут я ему и пригодился.

— А бабушка ваша что же?

— Ее касается один из немногих запретов. Старой княгине на глаза попадаться мне не велено, живу в гостевом домике. — Князь махнул рукою куда-то в сторону. — Домочадцам сообщили, что я бывший его сиятельства гувернер, которому он вспомоществование оказывает. Сразу после обряда выглядел я не в пример моложе, но тело стало дряхлеть с невероятной скоростью. Вскоре стал отзываться на «старый пан» и с участью своей смирился. Резиденция Кошкиных понемногу наполнялась навами, они сменяли прислугу и солдат. Сейчас людей здесь всего несколько осталось, прочие — нелюди, что только хозяину своему служат. Гранд-мама тоже сдала, заперлась в доме, десять лет почти никуда из покоев личных не выходит. Ах, Серафима, если б вы раньше ее увидали! Воительница, тигрица, в железных рукавицах хозяйство да родню держала.

— М-да, — выдавила я сочувственно, вспомнив болезненную старушку в огромной кровати.