Читать книгу "P.S. I Hate You - Уинтер Реншоу"

– А что случилось с вашим отцом? – спрашивает Мел. Я толкаю ее в бок.

– Мел, хватит. Это не наше дело.

Йен в течение минуты задумчиво сдирает этикетку с бутылки.

– Он погиб в результате несчастного случая, когда нам было семнадцать лет.

Я кладу ладонь на его руку.

– О боже, как печально такое слышать…

Он отвечает такой же извиняющейся улыбкой и удерживает мой взгляд, потом выражение его лица теплеет.

– Может быть, ты допьешь этот коктейль, чтобы я мог купить тебе еще один?

– Но ты не должен…

Губы его изгибаются, и на долю секунды я вижу в нем больше сходства с Исайей, чем когда-либо прежде. Такая же озорная, сексуальная улыбка некогда заставила меня пасть ниже, чем я от себя ожидала.

Но человек, сидящий передо мной, полная противоположность тому мужчине, который когда-то обнимал меня, показывал мне созвездия ясным весенним вечером, и после того, что я узнала, после того, что я испытала, после того, что я ощутила, было бы просто нечестно сравнивать их двоих.

Я еще не совсем знаю Йена.

И, как оказалось, я никогда по-настоящему не знала Исайю.

Единственное, что я знаю, – я никогда больше не позволю ни одному мужчине заставить меня чувствовать себя расходным материалом, как это сделал Исайя.

Никогда больше.

Глава 37. Исайя

Нервозность – совершенно незнакомое мне ощущение.

Чувство страха я действительно испытывал и раньше, как минимум один раз, когда перед глазами у меня буквально пронеслась вся жизнь и сгустилась в облако дыма, такого черного, что я не видел товарища, кричащего от боли рядом со мною.

Но это не сравнится с тем, что я чувствую сейчас, стоя перед кафе Марицы и глядя, как она шагает по полу, выложенному шахматным узором. На ней все те же черные шорты, белая блузка и зеленый фартук, она улыбается посетителям, проходя мимо них, – так, словно ничто в мире ее не тревожит.

В ней сквозят легкость и жизнерадостность, как и положено женщине, покончившей с бессмысленными отношениями, в которые вляпалась восемь месяцев назад, и нашедшей себе кого-то еще – того, кто будет любить ее и обращаться с нею так, как она заслуживает.

Я не могу винить ее за это, иногда что-то происходит, и невозможное преграждает путь тому, чего мы желаем больше всего, – и мы ничего не можем с этим поделать.

Я дома уже три недели.

Я семь раз останавливался перед этим кафе, но каждый раз обнаруживал, что либо у нее выходной, либо она уже закончила свою смену.

Но сегодня звезды сложились так, что я здесь, и она тоже здесь, и в кармане у меня лежит письмо, адресованное ей, – письмо, пережившее авиаудар сирийской армии, военные госпитали и реабилитационные центры.

Сделав глубокий вдох, я вхожу внутрь. На двери звонит колокольчик, хостесс поднимает взгляд от своей стойки и приветствует меня заученной улыбкой.

– На сколько человек столик, сэр? – спрашивает она, делая вид, будто видит меня не в восьмой раз за эти три недели.

– Сегодня я не буду есть. Мне нужно кое-кого увидеть.

Улыбка хостесс становится кислой, она указывает мне на место у стойки для завтраков.

Кивком поблагодарив ее, я сначала направляюсь в туалет. Мне нужно собраться, умыться – что угодно, лишь бы не повести себя, как неуклюжий идиот, когда я ее увижу.

Беззащитность мне ужасно не идет – так же, как и шрамы от ожогов, покрывающую левую сторону моего туловища и заднюю часть рук.

Если только она выслушает меня…

Если она сможет увидеть что-то, кроме ожогов, хромоты и отстраненного взгляда, который появляется, когда меня одолевают картины прошлого… тогда, может быть, мы сумеем начать с того, на чем закончили.

Мужской туалет пуст, в нос бьет запах хлорки и лимонного моющего средства. Склонившись над раковиной, я поворачиваю кран, набираю в ладони холодной воды и плещу себе в лицо.

Секунду спустя я вытираю лицо и руки бумажным полотенцем, еще раз смотрю на себя в зеркало и делаю пять долгих глубоких вдохов.

Лучше уже явно не будет, и я готов настолько, насколько вообще могу быть готов.

Распахнув дверь, я выхожу в коридор и сразу же натыкаюсь на Марицу. Она вздрагивает, отступает назад и прижимается к стене между газетной стойкой и старым автоматом по продаже жвачки.

– Марица, – говорю я, делая шаг к ней.

– Что ты здесь делаешь? – Лицо ее искажено, и это совсем не то теплое, радостное приветствие, на которое я надеялся.

– Я пришел повидать тебя. – Я протягиваю ей руку, но останавливаюсь, когда она коротко отмахивается.

– Серьезно, Исайя? Ты считаешь, будто можешь просто… взять и исчезнуть из моей жизни на целые месяцы без какого-либо объяснения, а потом заявиться сюда и вести себя так, словно ничего не произошло? – Она прижимает пальцы к вискам и продолжает: – Ты хотя бы думал о том, как я тревожилась за тебя? Сколько ночей не спала, проверяя списки убитых, потому что была уверена, будто ты мог перестать писать мне по одной-единственной причине – случилось что-то ужасное…

Я улыбаюсь и прерываю ее:

– Марица…

– Нет, дай мне договорить. Я долго ждала возможности высказать это тебе в лицо, и тебе придется меня послушать. Понятно?

Я складываю руки на груди. Она такая невероятно привлекательная, когда злится.

– Конечно.

– Не знаю, как ты можешь просто стоять здесь весь из себя такой беспечный после того, как ты со мной поступил, – говорит она. – Но знаешь что? Я уже не злюсь. Я просто обижена. И даже обижена не на тебя. Я обижена на себя за то, что оказалась достаточно глупой, чтобы поверить, будто время, проведенное нами вместе, что-то значит. Оглядываясь назад, понимаешь, насколько это глупо, верно? Дурацкий музей восковых фигур. Обсерватория. Фермерский рынок. Я придавала всему этому значение, поскольку, видимо, где-то в глубине души хотела, чтобы оно что-то значило, ведь во время этой недели я уже начала влюбляться в тебя.

– Марица… – Я поднимаю руку, надеясь, что она даст мне вставить хоть слово.

– Я еще не закончила.

– Ладно. – Я потверже расставляю ноги и снова скрещиваю руки на груди, внимая ей. Может быть, выговорившись, она даст мне шанс объяснить, почему я не мог связаться с ней. Может быть, она даст мне шанс сказать ей, что я думал о ней каждую минуту каждого часа каждого дня, когда боролся за свою жизнь, неделями лежа в госпитале в коме, а после пробуждения услышал от медсестры, что доктора пытаются найти способ спасти мне ногу…

– Ты знаешь, я рада, что так случилось, – говорит она, проводя ладонями по волосам, и на ее губах появляется скептическая улыбка. – Потому что, помимо всего прочего, я узнала, что есть люди добрее, лучше, приятнее, чем ты, а ты – совсем не тот человек, которым я тебя считала. Ты спас меня… от тебя. Так что спасибо. Спасибо тебе большое, Исайя.