Читать книгу "Величие и проклятие Петербурга - Андрей Буровский"

Рим Цезарей, Москва XIV–XVI вв. и Санкт-Петербург стали культурными урочищами потому, что в их ансамблях с огромной художественной силой выражено отношение к действительности, которое разделялось целыми народами на протяжении целых культурно-исторических эпох.

Не случайно во многих культурах, распространившихся на значительные пространства, стало традицией паломничество — посещение наиболее значительных урочищ культуры. Чем лучше знаком с ними носитель культуры, тем он образованнее, элитнее, культурнее. «Если ты не видел Афин, ты дурак. Если ты видел Афины и не восхищался — ты ишак. Если ты был в Афинах и не хочешь вернуться — ты верблюд»… — так гласила поговорка времен эллинизма. Если ты не знаешь Санкт-Петербурга, ты… Закончить каждый может сам, по своему вкусу.

Интересно, что сам термин «культурное урочище», или «урочище культуры» — пусть неопределенный, пусть в разном смысле — впервые и был применен, когда антропогенными урочищами Санкт-Петербурга начала заниматься целая плеяда ученых, начиная с прошлого века.[92]

Феномен единого текста

«Текст Петербурга» «написан» разными людьми в разные времена. Эпохи, планы, заказчики и Мастера, все они создают, в общем-то, каждый свой текст. И если некоторые тексты различаются лишь в частностях, то другие расходятся очень и очень существенно.

Объясняется это очень просто — Петербург строили долго, строители были детьми разных эпох. Петр и Трезини — дети эпохи классицизма. Растрелли — барокко. Квасов — романтизма. При Петре даже керосиновая лампа показалась бы чудом техники, а при виде паровоза перекрестился бы и Растрелли. Ну а Квасов перекрестился бы при виде петровской «ассамблеи» и пьяного в дугу «отца-основателя».

Каждая культурно-историческая эпоха — это своя идея городской планировки, в которой визуализирован свой комплекс идей. Каждый царь тоже вполне мог иметь некую собственную идею или, по крайней мере, собственные варианты идей.

И уж конечно, свои идеи оставляли сами Мастера — воплотители идеи. Даже если большинство архитекторов и создавали только маленький фрагмент урочища — то ведь «текст» урочища и состоит из таких локальных фрагментов.

К тому же ведь каждый заказчик и каждый творец вполне мог хотеть одного, а получалось нечто совершенно другое… Взять хотя бы историю памятника Александру III, открытому на Знаменской площади 23 мая 1909 года. «Отцы города» конечно же хотели увековечить память императора, а не посмеяться над ним. Но Паоло Трубецкой рассудил иначе, и при виде памятника у петербуржцев родилась «загадка» — пирамида:

На площади — комод,

На комоде — бегемот,

На бегемоте — обормот.

Можно очень по-разному относиться к Александру III, но всякий, кто видал этот памятник (сейчас он выставлен во дворе Мраморного дворца на Дворцовой набережной), согласится с неизвестными острословами. Все верно — комод, бегемот, обормот. В открытую издевался Паоло Трубецкой над Александром III Александровичем. А ведь хотели как лучше…

Тем удивительнее, что каждый-то исполнял свою музыкальную партию, порой даже делая откровенно сатирические памятники, а из этого лоскутного труда возникла вовсе не какофония, а стройная красивая мелодия. «Текст» Петербурга нисколько не напоминает результаты дурацкой игры «в чепуху» — вот это и правда удивления достойно.

Стало классикой говорить о соразмерности пропорций города, единстве его облика и стиля, впечатлении, которое производит весь городской ансамбль, все его составляющие. Объяснить это возможно только одним: существует единый «текст» Санкт-Петербурга, — несмотря на то что он писался и дописывался десятки лет и очень разными людьми.

Городские здания и целые урочища строились в разное время, в разном стиле, очень разными людьми (к тому же уроженцами разных стран). Тем более невероятный вывод приходится делать: получается, что каждый из последующих зодчих одновременно «писал» свой собственный текст и тем самым одновременно «дописывал» единый текст, создаваемый всеми «авторами» города.

Для того чтобы «дописывать» предшественников, нужно было действовать в одной логике с остальными, то есть требовалось понимать или, по крайней мере, чувствовать, что это за текст. Получается, что отдельные фрагменты Петербурга создавались по совершенно разным планам и в разном стиле. Но одновременно Петербург как единое урочище культуры создавался по некому единому плану, и этот план не имеет никакого отношения к архитектурным стилям или пристрастиям отдельных людей.

Каждый из архитекторов — создателей урочища, был самостоятельной творческой личностью с собственными идеями и стремлениями — и вместе с тем соавтором остальных и исполнителем фрагмента общего замысла.

Этому может быть несколько объяснений:

— работы велись строго по первоначальному плану (что заведомо не соответствует действительности);

— существует некий тайный центр масонов, бодисатв или марсиан, тайно курировавших и направлявших процесс («исследованиями» в этом направлении я предоставляю заниматься любителям… как ни странно, они обычно находятся);

— у строителей Петербурга на протяжении нескольких поколении существовала некая единая для них всех идея — при том, что одновременно могли существовать и совсем иные идеи, особенно при сооружении отдельных частей и элементов урочища;

— культурное урочище оказывало на строителей воздействие такого рода, которое делало их всех продолжателями и единомышленниками. Существует некая система передачи информации, «зашифрованной» в образах урочища, и эта система отбирает тех, кто воспринимает ее и работает в той же логике.

Легко заметить, что первые два объяснения имеют много общего между собой. И что третье и четвертое объяснения тоже неуловимо между собой сходны. Какое-то необъяснимое «нечто» постоянно корректировало планы строителей, вело к появлению именно такого города, который мы знаем. Города, «текст» которого максимально полно воплощает именно те идеи, которые мы привыкли считать чем-то само собой разумеющимся для Петербурга.

К мысли об этом «нечто» нам придется волей-неволей еще вернуться.

Смысловая многозначность урочища

Трудно учесть и невозможно перечислить ВСЕ виды воздействия на человека, возникающие в Петербурге. Само место постоянно провоцирует на новые и новые формы его осмысления. «Семантическая валентность», или смысловая многозначность, места проявляется вот в чем: урочище в целом и его отдельные части постоянно осмысливаются в разных культурных плоскостях, даже и на уровне бытового сознания. Приходит новое поколение и даже просто новый человек — и что-то привносит свое в осмысление урочища. Так, в легендах воины проходили через перевал, каждый бросая камень в кучу… И вырастал, сам собой, памятный знак.