Читать книгу "Давай надеяться на лучшее - Каролина Сеттерваль"

Проходит несколько секунд, потом она шагает ко мне, обнимает меня и крепко сжимает. «Я слышала, что произошло, так тебе сочувствую», – шепчет она. «Прости», – шепчу я. Мы стоим молча. Через ее плечо я вижу, как ее мама и бабушка, потоптавшись на месте, идут дальше, не желая нам мешать. Я всхлипываю, уткнувшись в ее куртку, а она продолжает меня обнимать. Она говорит, что так сочувствует мне. Что жизнь – чертово дерьмо. Я продолжаю плакать, не могу разобраться в своих мыслях, тем более сформулировать их в словах.

Через некоторое время мы расстаемся. Желаем друг другу счастливого Рождества и говорим, что созвонимся. Я прошу прощения за свой вид, а она отвечает, что я не должна извиняться. Тем не менее щеки у меня горят от стыда, когда я продолжаю свой путь. Я думаю о том, что утратила контроль над собой в ситуациях общения с другими людьми. Интересно, пошлет ли она эсэмэску своему бывшему, сообщая, что встретила меня плачущей на кладбище в Сочельник. Интересно, ответит ли он: «Ах, черт, как тяжело!» Это было бы так похоже на него. Наверное, это было самое печальное и нелепое зрелище, какое они только могут себе представить. Я стала той, кого другие жалеют. Той, которая идет одна, захлебываясь слезами, по кладбищу в канун Рождества. Это просто шаблон и клише. В последний раз проклиная свою дурацкую затею пойти сюда, я даю себе слово никогда больше не реализовывать подобных мыслей и иду домой. «Рождество Дональда Дака» по телевизору почти закончилось. Мое тоже. Скоро можно будут сказать, что первое Рождество я пережила.

Октябрь 2014

В последний день твоей жизни мы возвращаемся на машине в Эншеде от твоих родителей в полном молчании. Ты подавляешь вздох, когда я нервничаю по поводу пробок на Нюнэсвеген. Я вижу в зеркало заднего вида, как ты подавляешь вздох. Иван все громче хнычет на заднем сиденье рядом с тобой. Я прошу тебя придумать что-нибудь, чтобы занять его, подчеркиваю, хотя это совершенно лишнее, что я ничего не могу поделать с пробками, из-за которых мы стоим. Ты отвечаешь, что все в порядке. Подавляешь вздох. Просишь меня сосредоточиться на дороге, а не на том, что происходит на заднем сиденье.

В последний день твоей жизни мы паркуем машину у дома и вместе заходим в продуктовый магазин в нашем квартале, прежде чем пойти домой. У прилавка с заморозкой я спрашиваю, устроит ли тебя сегодня на ужин пудинг с кровью и брусничное варенье. Ты говоришь «конечно», у тебя нет других предложений. Положив пудинг в корзину, я иду к кассам, героически минуя полку с чипсами. Не оборачиваясь, я знаю, что ты останавливаешься у полки с развесными конфетами, на ходу бросая четыре Фокс-колы и столько же Тути-Фрутти в пакет, который слишком велик для этой цели. Когда я выкладываю на ленту пудинг и молоко, пакет со сластями чинно стоит рядом. Я расплачиваюсь, ты несешь Ивана в слинге на животе, и мы молча идем домой.

В последний день твоей жизни мы едим на ужин пудинг с кровью и брусничное варенье. Когда часы показывают семь, я начинаю укладывать Ивана. Пока я кормлю его грудью на диване, ты включаешь в кухне свой компьютер. Я слышу, как ты шуршишь упаковками от колы. Свои сласти ты съедаешь прямо за компьютером. Спина у тебя сгорбленная. Я кричу тебе, что хорошо бы ты немного поиграл с кошкой, пока я укладываю Ивана. Ты отвечаешь, что уже думал об этом, что ты собираешься это сделать перед тем, как лечь спать.

В последний вечер я говорю тебе «спокойной ночи» от имени Ивана в восемь вечера. Ты отрываешь взгляд от компьютера, раскрытого на кухонном столе, и целуешь его в головку, прежде чем я уношу его в его спальню. Я кормлю его грудью, пока он не засыпает, и еще долго лежу в темноте. Думаю, что мне надо бы принять душ, но сил у меня на это нет. Вместо этого я лежу, прислушиваясь к тишине. Ты все еще сидишь в кухне. Навострив уши, я даже могу разобрать, как клацают клавиши под твоими пальцами. Меня раздражает, что ты не поиграл с кошкой, хотя обещал – меня мучает совесть за то, что у нее сегодня выдался такой скучный день. Весь день она просидела одна в квартире, пока мы ездили к твоим родителям. Осторожно поднявшись, я выскальзываю из комнаты, захожу к тебе.

В последний раз, когда я вижу тебя, я стою возле холодильника в нашей новой кухне. Я спрашиваю, долго ли ты еще собираешься работать, и ты отвечаешь: «Еще немножко, совсем немножко». Тебе что-то там надо закончить. Ты не смотришь на меня, когда я разговариваю с тобой. Ты полностью поглощен своей работой, да и я была не очень-то любезна с тобой сегодня. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я беру нашу кошку, которая пришла к нам в кухню и трется об мои ноги, и сажаю ее в слинг Ивана. Ей там нравится, она не возражает, когда я ее качаю, упирается лапками в верхний край слинга и парирует головой мои движения. Зрелище забавное. Я привлекаю твое внимание, говорю: «Смотри!» Ты поднимаешь глаза, смотришь на нас, на секунду все это тебя забавляет, но потом твой взгляд ускользает и снова устремляется на экран компьютера. Я прошу тебя нас сфотографировать, и ты достаешь свой телефон. Щелкаешь раз, еще раз. Потом снова кладешь телефон на стол. Твой взгляд снова прикован к дисплею. Ты хочешь вернуться к своему прежнему занятию. Доделать то, что нужно доделать, прежде чем ты ляжешь спать.

Когда я в последний раз говорю тебе «спокойной ночи», я еще не подозреваю, что делаю это в последний раз. Знай я об этом, я вложила бы в прощание куда больше сил. Поцеловала бы тебя, сказала бы, как я люблю тебя, как мне жаль, что я так вела себя с тобой в последние месяцы. Вместо этого я осторожно достаю кошку из слинга и опускаю ее на пол. Говорю, что я пойду лягу с Иваном. Мне не нужно объяснять, почему – мы оба прекрасно знаем, что он скоро проснется и потребует меня, молока из моей груди. Ты не протестуешь. Не отрывая глаз от экрана компьютера, ты даешь мне уйти, и я ухожу, в самый последний раз ухожу от тебя. Я думаю, что мы увидимся утром. Но мы не увидимся. Мы никогда больше не увидимся.

Когда я в последний раз посылаю тебе эсэмэску, речь в ней идет об Иване. Я пишу, что у него, наверное, ночные страхи – ты на нее не отвечаешь. Я думаю, что мы обсудим это завтра.

В последнюю ночь я засыпаю в соседней комнате, веря, что впереди у нас еще тысячи дней. На самом деле их у нас нет. Это наша последняя ночь. Мы проводим ее не вместе.

2015–2016

Январь 2015

На восьмой день нового года по почте приходит письмо. В нем сообщается, что твой прах развеян в Роще памяти Лесного кладбища. Я читаю письмо, развернув его на кухонном столе. Оно краткое, содержит лишь одно предложение, не похоже на официальное письмо – словно бы написано пенсионером, который решил поэкспериментировать шрифтами и размерами. Никакого адреса отправителя, личного обращения или подписи внизу. Я читаю письмо еще раз, потом еще раз, сидя за кухонным столом. Пытаюсь понять, что я чувствую, читая его. Пытаюсь понять, что мне делать с этой информацией. Я откладываю письмо. Делаю круг по кухне. Ставлю в посудомойку грязный стакан. Включаю кофейник. Провожу тряпкой по столешнице у мойки. Ищу в себе чувство окончания, точки, облегчения или хотя бы особо острого ощущения горя. Ничего не нахожу. Думаю о твоих словах – что ты вообще не хочешь, чтобы тебя хоронили. Ты хотел, чтобы твой прах развеяли в лесу или у воды. Чтобы не было места, куда другие будут чувствовать себя обязанными поехать, навестить. Не надо всей этой ерунды. Так ты сказал. В результате ты покоишься на Лесном кладбище в Эншеде. Меня не покидает чувство предательства.