Читать книгу "Фабрика мухобоек - Анджей Барт"

– Danke sehr und Wiedersehen. – Он взял сплющенную шляпу, которую она достала из шкафчика для ключей. Потом, будто сообразив, что «до свидания» – обещание, которое может осуществиться, добавил на всякий случай: – Guten Tag.

Я воспользовался тем, что великанша задумалась, что бы могли означать странные слова, и, обняв Дору, попытался проскользнуть в дверь.

– Halt! – Способная, однако, оказалась ученица. – Куда это вы? Тебе можно. А ты давай обратно!

Я никогда так грубо не обращался с женщиной, но сейчас, собравшись с духом, попробовал просто-напросто оттолкнуть великаншу. И… воткнулся головой куда-то ей в область желудка; с равным успехом можно было ударить в стену.

– Красавица, мы же с тобой лодзяне и должны друг дружку уважать. – Это я хорошо придумал: она не тронула меня (что означало бы конец всему), даже не замахнулась, и в глазах у нее мелькнуло понимание.

– Вон!

Надо признать, произнесла это она вполне добродушно. Продолжить обмен любезностями нам помешала Дора: подбежав, она расцеловала меня в обе щеки.

– Я ненадолго, милый, если позволишь так тебя называть… Скоро вернусь. Ну а если мы каким-то чудом больше не встретимся… поезжай в Прагу и отыщи в «Белом лебеде» Виктора. Может быть, ему потребуется твоя помощь. С Папоушеком они договорились: стучать условным стуком, три раза подряд…

– Мы поедем вместе, и ты сама его поищешь…

Дора просияла, словно поверив мне, и кинулась к двери. Она была так красива, что даже во взгляде охранницы я увидел умиление. Скрывшись за дверью, она еще высунула из-за нее голову, а потом и руку. Самую прекрасную в мире рыжеволосую голову и самую прекрасную руку. И улыбнулась, но одними губами – глаза, хотя мне не хотелось в это верить, были печальны. И в глазах великанши я больше не видел сочувствия. Пришлось выметаться и с улицы наблюдать за дверями и окнами.

Все было, как раньше. Они шли тем же путем: фабричная железнодорожная ветка, красные кирпичные склады, кипы хлопка, знакомый лес труб. Марек подумал, что, если б они шагали задом наперед, это бы выглядело, как будто механик кинотеатра «Риальто» по ошибке пустил фильм с конца. Однако салон-вагона на этот раз не было; Марек вопросительно посмотрел на пана председателя и пани Регину, но они, похоже, не удивились, и он решил тоже не удивляться. По наклонной доске, словно по корабельному трапу, поднялись в товарный вагон – правда, там было чисто и пахло дезинфекцией. Пани Регина сразу же уселась в углу, не дожидаясь, пока сядет пан председатель. Это тоже было что-то новое. Председатель, не говоря ни слова, забрал свою трость и, стуча ею по деревянному полу, стал прохаживаться по пустому вагону. Звук был монотонный, но энергичный – так, подумал Марек, звучит военный барабан. Встав на лавку, он дотянулся до маленького зарешеченного окошка и увидел, что со стороны фабрики идут, поддерживая друг друга, люди разного возраста с чемоданами и узлами. Кое-кого он узнал еще издалека, хотя при свете дня выглядели они похуже, чем в зале суда.

Кто-то снаружи раздвинул двери, и в их вагон – он точно сосчитал – вошел сорок один человек. В другие вагоны входили по сорок два человека, и Марек было обрадовался, что у них народу меньше, но тут вспомнил, что не посчитал председателя, маму и себя. «Вот бестолковый!» – он даже покраснел, так ему стало стыдно. От волнения захотелось пописать, но как тут пописаешь, если даже ведро, которое он приметил, затерялось среди вошедших в вагон. Марек со страхом подумал, чту будет, если станет невтерпеж, но поспешил себя успокоить: он ведь не один такой – кто-нибудь что-нибудь придумает.

Дверь задвинули, и локомотив со свистом выпустил пар. Марек посмотрел на пана председателя и пани Регину. Оба, съежившись, сидели на полу; левая рука председателя дрожала так сильно, что он не мог ее удержать на колене. И тут Марек заметил явно расширенную кем-то щель в дощатой стене. Обрадовавшись, он прижался к ней лицом и представил себе, что находится не в вагоне, а в мире, оставшемся снаружи. И в награду увидел бегущую к поезду девушку. В малиновом платье, с развевающимися рыжими волосами, она в сером сумеречном свете казалась райской птицей. Марек увидел, что она кого-то высматривает – вероятно, кто-то ждал ее в дверях другого вагона, куда она, улыбаясь, и свернула. Потом загремели засовы, и поезд, дождавшийся своей райской птицы, отправился в путь.

Марек заснул, уткнувшись носом в мамин рукав, чувствуя, как она гладит его по голове, а когда проснулся и снова прильнул к своему иллюминатору, увидел, что ночь миновала и на горизонте, над желтым пшеничным полем, встает красное солнце – или, наоборот, садится, так как еще не кончился вечер. Можно было бы об этом спросить – Марек слышал у себя за спиной разговоры, кто-то даже громко молился, – но предпочел не оборачиваться и остаться в неведении.

31 декабря 2007 года, тоже не выспавшийся, я заканчиваю «Фабрику мухоловок». Поставить в конце такую дату кое-что значит – не только для писателя: в этот день с грохотом рвутся петарды и все верят, что Новый год принесет счастье. Я окончательно излечился, и теперь ничто не мешает мне жить в ладу с реальностью. «Ощущая сопротивление реального мира, пациент направляет свою энергию в мир воображаемый, – сказал Беате наблюдавший за мной профессор. – Ни капли спиртного и побольше гулять на свежем воздухе. Как ваш муж относится к бегу трусцой?»

Чувствую я себя прекрасно, пора забыть о призраках, а главное, поставить точку. Если б еще меня не раздражало черепаховое вечное перо в выстланном зеленым бархатом футляре с золотой надписью «Pramen & Sohn» на крышке. Я смотрю на него, один раз даже попытался что-то им написать, но ведь оно не мое, я его не купил и не получил в подарок. Таких перьев в мире всего несколько штук. Где-то я вычитал, что это первые чешские авторучки, а пан Прамен хотел превратить свою фирму в мощный концерн, не уступающий производящему карандаши «Кохинору». Но не успел – был отправлен вместе с сыном в Терезин. Что его перо делает у меня дома, даже страшно подумать.