Читать книгу "Игра в ложь - Рут Уэйр"

Мы ведь именно это сделали – утаили, спрятали мертвое тело; да только обвинение на суде будет звучать иначе. Вот так: «Препятствование подобающему захоронению мертвого тела». Мне прекрасно известны и формулировка, и вероятный приговор. Я неоднократно тайком, дрожащими пальцами, открывала Уголовный кодекс, маскируя его какой-нибудь книжкой, читала и перечитывала соответствующую статью. Пожалуй, обвинений будет несколько. Вот второе: «Незаконное перемещение мертвого тела с целью воспрепятствовать работе патологоанатома». Впервые наткнувшись на эту фразу, я горько усмехнулась: о вскрытии у нас тогда и мыслей не было. Кажется, я и слова такого не знала – «патологоанатом».

Не для того ли я пошла на юридический факультет, чтобы быть во всеоружии, если… если все всплывет? Заранее знать, что нам грозит?

– Так он в курсе? – повторяет Тея, каждое слово подкрепляя ударом кулака по столу, заставляя меня вздрогнуть три раза подряд.

– Нет, он не в курсе. Но подозрения у него есть, – сознается Кейт. – Причем уже очень давно. А теперь, после газетной статьи, они, конечно, усилились. Люк винит меня – точнее, всех нас – в том, что ему пришлось вынести, находясь во Франции. Это полная чушь, но…

Чушь? Неужели? Вот что известно Люку: его обожаемый приемный отец бесследно исчез, спустя семнадцать лет его тело обнаружили в дюнах, и мы четверо к этому каким-то образом причастны. По-моему, вовсе не чушь – винить и подозревать нас.

Я перевожу взгляд на Фрейю, которая ангельски умиротворенно спит на моих коленях. Вновь вижу пунцовое зареванное личико. Во мне поднимается ярость. Разве нормальный, адекватный человек потащил бы чужого плачущего младенца через марши?

Господи, не знаю. Я уже ничего не знаю. Понятие о рациональности я утратила давным-давно – пожалуй, в ту самую ночь, на мельнице, рядом с мертвым Амброузом.

– Может он… сообщить? – выдавливаю я.

Слова застревают в горле будто намазанные клеем.

– Он грозил это сделать. Говорил, что позвонит в полицию, – со вздохом сознается Кейт. В слабом свете лампы ее лицо кажется изможденным, тени слишком глубоки, слишком резки. – Кто его знает? Я лично не думаю, что Люк станет нас закладывать. Если бы хотел – давно бы заложил.

– А как же овца? – спрашиваю я. – Как же записка? Разве это не его рук дело?

– Не знаю. – Голос у Кейт ровный, но ясно: вот-вот он может сорваться, ведь слишком долго она несет это бремя. – Трудно сказать. Мне подобные «послания» уже приходили. – Сглотнув, Кейт уточняет: – Неоднократно.

– Как долго? – вскидывается Фатима. – Речь идет о неделях? О месяцах?

Кейт поджимает губы. Тонкие, дрожащие, они выдают ее прежде, чем она успевает заговорить.

– О месяцах. Точнее… о годах.

– Господи боже мой.

Тея закрывает глаза, ее ладонь взлетает к лицу.

– Почему ты нам не говорила?

– А зачем? Чтобы вместе бояться? Вы мне тогда помогли, а это уже мой крест.

– Кейт, Кейт, как же ты выдерживаешь? – шепчет Фатима.

Обеими руками она берет тонкую, перепачканную красками руку Кейт; в свете свечей вспыхивают два бриллианта в двух кольцах – помолвочном и обручальном.

– В смысле, как ты выдерживаешь все это… одна? Мы тогда уехали, а ты осталась. Как ты выжила?

– Тебе это отлично известно.

Нижняя челюсть напрягается, когда Кейт, сглотнув, произносит эти слова:

– Сначала продавала папины работы, затем, когда они кончились, стала рисовать в его стиле. В досье на меня Люк при желании мог бы включить сведения о фальсифицировании.

– Да я не об этом. Я хотела спросить – как ты сумела не тронуться рассудком? Совсем одна, дом на отшибе… Тебе, наверное, страшно было?

– Нет, – тихо возражает Кейт. – Страшно мне никогда не было… А что до остального… Не знаю, может, рассудок и не выдержал вовсе. Может, я все-таки рехнулась.

– Мы все рехнулись, – перебиваю я. Ко мне обращены три пары глаз. – Все. То, что мы сделали, нормальный человек делать не стал бы…

– У нас не было выбора, – возражает Тея. От напряжения кожа на ее скулах натянута.

– Нет, был! Был! – кричу я.

Я в ужасе, я словно впервые осознала содеянное. Приступ паники охватывает меня. Знакомое ощущение – с ним я неоднократно просыпалась среди ночи, выныривала из кошмара о мокром песке и лопате. С ним, наяву, прочитывала газетные заголовки о людях, утаивших трупы. Мое тело обмякает, руки как ватные.

– Господи, да вы что, не понимаете? Если все откроется – меня вышвырнут с работы. Это правонарушение, преследуемое по обвинительному акту. С таким багажом на карьере юриста можно поставить жирный крест. С Фатимой будет то же самое. Кому нужен врач, утаивший труп? Мы влипли, вот в чем правда. Нам светит тюрьма. И тогда… тогда у меня отберут мою… – Горло сдавливает спазм, словно кто-то уже накинул на меня обмыленную петлю. – У меня отнимут Ф-Фр…

Не могу произнести это имя. Поднимаюсь с дивана, с Фрейей на руках подхожу к окну. Кажется, сила моей любви такова, что ее заметят даже полицейские, заметят и проникнутся, и оставят Фрейю со мной.

– Айса, успокойся, – произносит Фатима, подходя ко мне. Но лицо у нее перекошено страхом, что вовсе не помогает успокоиться. – Мы были тогда почти детьми. Есть же разница, взрослый или подросток совершает преступление? Ты юрист – должна знать.

– А я вот не знаю. – Помимо моей воли пальцы впиваются в теплое тельце Фрейи. – Уголовная ответственность наступает с десяти лет. Нам было гораздо больше.

– А срок давности? – не сдается Фатима.

– Срок давности связан с административной ответственностью. Вряд ли он распространяется и на уголовные дела.

– Вряд ли? То есть наверняка ты не знаешь?

– Не знаю! – В моем голосе звучит отчаяние. – Я, Фатима, адвокат по гражданским делам. Мы подобные дела не рассматриваем.

Фрейя хнычет во сне. Еще бы – я так сильно ее стиснула. Спохватываюсь, ослабляю хватку.

– Это серьезно? – уточняет Тея.

Она терзала свою несчастную кутикулу, и теперь вокруг ногтей выступила кровь. Тея сует палец в рот, посасывает.

– В смысле, если все откроется – мы пропали, да? Не в суде даже дело – нас добьют таблоиды. Они такого случая не упустят.

– Проклятье! – На миг Фатима закрывает лицо руками, затем ее взгляд падает на часы. – Это что, уже два? Мне надо наверх.

– Так ты утром уезжаешь? – спрашивает Кейт.

Фатима кивает:

– Да. Никак не могу задержаться. На работу надо.

На работу. Неожиданно для себя издаю истерический смешок. Надо на работу. Надо к Оуэну. Странно – я даже лицо его забыла. Оуэн – лишний в нашем мирке; он никак не связан с нашим прошлым. Как я вернусь, как посмотрю в его глаза, если не в силах заставить себя даже сообщение ему написать?