Читать книгу "Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык"

Часто повторяемые сегодня слова «Вера, Царь, Отечество» были для солдат николаевской эпохи не простыми пафосными понятиями, и тем более не пустым звуком, а заключали в себе смысл, который сегодняшнему поколению понять не всегда легко. Полковое знамя, полковой мундир и благоговейное отношение к ним «…было порождено иным складом ума чем у нас с вами, иной ментальностью — той, при которой эстетическая сторона действительности играла большую роль, нежели в наш утилитарный век. Конечно, все перечисленные детали выполняли и чисто практические задачи: знамена являлись символом страны и призваны были не дать растеряться войсковым частям; музыка поддерживала темп и увлекала войско за собой; яркие цвета формы помогали — при удачном стечении обстоятельств — отличить друга от врага, однако им отводилась и определенная дисциплинирующая роль…».

Знамя, мундир — все это носило на себе отпечаток почитания всеми категориями военных всех армий, которое усугублялось еще и тем, что в сражении «…шелк знамен заляпывался ошметками мозгов и плоти, а красивые форменные штаны пропитывались кровью и испражнениями».

В нашей армии знамя действительно всегда относилось к предметам святым и отношение к нему у очень религиозного русского солдата было соответствующим. В 1868 г. генерал М.И. Драгомиров говорил: «…Кусок материи, …сохранение которого стоило жизни сотням, а может и тысячам людей, входившим в состав полка в продолжение его векового существования, …такой кусок материи есть святыня — не условная военная святыня только, но святыня в прямом и непосредственном значении этого слова».

И вот наступает день, когда с вечера одевший все чистое и с утра помолившийся Богу за спасение своей души солдат становится в строй — место для него святое. В строю он жил, в строю он готов принять смерть. По привычке посмотрев в центр, он вдруг не замечает привычного — нет знамени (вариант — оно в чехле). Это примерно как зайдя в церковь, вы обнаруживаете, что нет икон, а батюшка вам поясняет, что их спрятали от воров, на всякий случай. Но вы-то можете пойти из храма. А солдат никуда не может уйти, более того, он знает, что в любую минуту душа его вознесется на небеса.

Такое наплевательское отношение к знамёнам со стороны командования сохранялось всю Крымскую войну — от ее до начала до самого конца. Причем именно в конце оно приняло самые ненормальные формы. Выйдя на Альму с зачехленными знаменами, на Черной оказались совсем без них. Подтверждение тому — воспоминания командира батальона Одесского егерского полка князя Святополк-Мирского, в которых он с горечью констатирует, что его солдаты сражались при Черной речке в августе 1855 г. без знамени, которое было оставлено, «…как и знамена других частей, на северной стороне или Николаевской батарее».

До какой степени можно было не знать своего солдата, не понимать его душу, не любить и не уважать его, чтобы отправить на смерть без привычного знамени? Увы, во время Крымской войны подобная практика не была явлением исключительным.

Напротив, в противостоящей французской армии в это же время существовал так называемый «культ знамени». В полках союзников никто даже не мог представить, что можно бросить пехоту в сражение и лишить ее возможности идти в бой, не слыша привычного шороха ткани и не видя его развевающимся над строем.

В схожей с одесцами ситуации оказался атаковавший восточную высоту Азовский полк. Перебравшись через реку и канал, его солдаты попали под жестокий огонь артиллерии и стрелков неприятеля: «…прочие войска 12-й пехотной дивизии действовали с неменьшим успехом против восточной высоты Федюхиных гор; Азовский пехотный полк оттеснил также и здесь неприятеля. Но, к сожалению, ни мужество, ни геройское самоотвержение наших храбрых войск, возбудивших удивление даже в самом противнике, не послужили к удержанию за нами отбитых выступов Федюхиных высот: они были подавлены превосходством сил неприятеля, имевшего, кроме того, на своей стороне все выгоды местности и стрельбы».

Азовцы действительно вышли почти к вершине высоты, но здесь их встретил ружейный огонь такой силы, который не оставил им никаких шансов.

Французские солдаты на прокладке траншеи под Севастополем. 1855 г.

Пользуясь местностью, зуавы 2-го полка и солдаты 95-го линейного полка бригады генерала Фальи, перейдя на западный берег водопроводного канала, быстро перестроились на скатах высот и открыли ураганный огонь по подходившим одесцам, до которых оставалось не более 300 шагов. Вскоре к французам подошел 50-й линейный полк, отправленный Вимпфеном на усиление войск Фальи: «Генерал Фальи, находившийся в этом месте со своей бригадой, насчитывавшей не более двенадцати сотен человек, стал героем дня. Стремительно атакованный шестью тысячами солдат и находясь под огнем многочисленной артиллерии, он понял, что не сможет удержаться на реке, переходимой вброд по всей округе, и отошел на возвышенности за хребет, защищавший его от артиллерийского огня. Там он смело дождался русских, наступавших большими стрелковыми отрядами, встретил их густым огнем, затем ударил в штыки и отбросил их за мое г, пока наша артиллерия, размещенная на хребте и у подножия холмов… ужасно обстреливала их картечью».

С самого начала сражения французы использовали один и тот же прием, который и помог им выйти из сражения победителями. Полк Дарбуа, который к началу сражения насчитывал в строю лишь 1200 из штатных 3000 человек, как привидение вырос перед русскими линиями. Сам полковник постоянно находился среди своих солдат. Даже будучи раненым, он продолжал размахивать своей саблей с надетым на нее кепи, собирая рассеивавшихся солдат.

Это его увидел Святополк-Мирский, когда из полосы дыма навстречу его солдатам начал движение французский батальон. Верные своей тактике не сближаться, но и не отпускать неприятеля более чем на ружейный выстрел, французы не стали доводить дело до рукопашной, совершенно сейчас бессмысленной, а «…рассыпали цепь, которая тотчас же открыла пальбу».

Ничего нового, кроме хорошо забытого и потому эффективного, старого французы не делали. Просто им, как было отмечено Энгельсом, на Черной речке удалось рационально использовать опыт тактики предыдущих войн применительно к местным условиям: «Решающие успехи, столь легко доставшиеся французам при отражении нападения русских колонн, когда последние уже взобрались на высоты, объясняются применением тактики, которой до этого они редко придерживались. Французы очевидно обучились такому способу ведения боя у англичан — мастеров этого дела. При обороне цепи холмов весьма выгодно размещать войска непосредственно за гребнем, где они полностью укрыты, и, развернув их в линию, ждать появления вражеских колонн. Как только головная часть колонн появляется на гребне, линия обороняющихся войск дает по ним залп, на который ответить могут лишь несколько ружей, а затем бросается в штыковую атаку в лоб и с флангов. Англичане применяли такую тактику и всегда успешно при Бусаку, Памплоне, Ватерлоо и других сражениях. Между тем, в армиях континентальной Европы совершенно видимо забыли об этом весьма надежном способе обороны высот. В учебниках по тактике эти приемы фигурируют, однако на практике их вытеснило пристрастие к колоннам, прикрываемым цепью стрелков. Французы достойны особой похвалы за то, что они переняли у своих прежних противников этот простой и эффективный маневр. Если бы они выстроились в колонны, у русских, несомненно, было бы больше преимуществ, и они возможно выиграли бы сражение. Но при сложившихся обстоятельствах огонь развернутой в линию пехоты, действующей против неприятеля, дезорганизованного убийственным огнем артиллерии и уставшего от подъема на крутую гору, оказался сокрушительным, а энергичной штыковой атаки было достаточно, чтобы отбросить назад колонны, боевой дух которых был сломлен еще до того, как на них обрушилась сверкающая сталь штыков».