Читать книгу "Горячее молоко - Дебора Леви"

Она направилась к низкому душу на деревянном пандусе, где отдыхающие ополаскивали ноги от песка. Вот и она пришла туда с той же целью. Ополоснуть под душем ноги, не отсеченные от тела. Я оставалась в воде до заката, а когда поплыла к берегу, вода кишела медузами. Я плыла в джинсах и все время видела вокруг себя скопище медуз, плотное месиво. Опустив лицо в воду и рассекая студенистую толщу руками, я прокладывала себе путь через Средиземное море. Меня жалили в живот, в грудь, но это было не самое страшное, что случалось со мной в этой жизни. Выбравшись из моря, я отыскала на песке мамины следы. Вот здесь и здесь. Нашла палку и обвела прямоугольником первые два отпечатка, оставленные и сохраненные в Альмерии, что на юге Испании. Здесь была Роза Папастергиадис.

Большие пальцы оттопырены, ступни удлиненные, ведь она и сама рослая, где-то за метр восемьдесят; существо она двуногое; по всем признакам, шла неспешно. В этих следах была записана вся ее подноготная: первая девушка среди всей родни, поступившая в университет, первой вышла за иностранца и отправилась через холодный, серый Ла-Манш к лучезарным и теплым водам Эгейского моря; первой взялась учить незнакомый алфавит; первой отвернулась от бога, которому молилась ее мать, и первой родила малышку столь же темненькую, сколь сама была светловолосой, столь же приземистую, сколь сама была рослой; первой поднимала ребенка одна. И вот она здесь: шестидесяти четырех лет от роду, ополаскивает ступни от песка. Прилив смоет следы этих ног, что успели отпечататься на мокром, твердом песке, пока ими не занялся хирург.

Я боюсь ее и боюсь за нее.

Вдруг она не шутила насчет ампутации? Если она и в самом деле на это решится, если отсечет ноги, как я сохраню ее в здравом уме и твердой памяти? Как мне ее защитить и как защитить себя от нее? Со дня своего появления на свет я наблюдаю за Розой Папастергиадис и старательно прячу свои тревоги.

Вечно ты где-то далеко, София.

Нет. Я всегда слишком близко.

Я не должна смотреть на ее поражение с высоты всего, что мне известно, дабы не превратить ее в камень своим презрением и своей печалью.

Близился прилив. На пляже я увидела девчушку, которая что ни день лежит на берегу, позволяя своим сестрам закапывать себя в песок и выкладывать поверх ног русалочий хвост. Ноги заменялись обрубком. Я подошла, запустила пальцы в песок, нащупала детские запястья и с огромным усилием вытащила девочку из песчаной могилы. Сестры с воплями побежали к матери, сидевшей в отдалении на шезлонге. Выбросив недокуренную сигарету, она подбежала ко мне и разразилась бранью; на шее из стороны в сторону болталась массивная золотая цепь. Я бросилась наутек, быстро-быстро, быстрее ящерицы, шмыгнувшей в расщелину, и остановилась только у медпункта.

На самом верху шеста развевался желтый флаг с медузой. Хуан сообщил, что местные власти крайне встревожены оттоком туристов. Сейчас усиленно разрабатывается новая стратегия, «План „медуза“: купальщикам советуют „остерегаться ужаленья на мелководье“». Хуан посмеялся и надкусил сочное красное яблоко.

— Известно ли тебе, — начал он, отходя от меня подальше, — что увеличение популяции медуз связано с сокращением числа хищников, таких, как черепахи и тунцы, а также с глобальными колебаниями температуры и с количеством осадков.

Он расхаживал в шлепанцах туда-сюда. От него пахло морем. Борода блестела. Стройный, загорелый, он наслаждался вкусом свежего хрусткого яблока. Оказавшись возле меня, он убрал с моего лица несколько кудряшек, лезших мне в глаза. Его пальцы были мокры от сока. Он заговорил со мной по-испански.

— С виду я мягче тебя, а ты с виду жестче меня. Ты согласна, София?

Матереубийство

Моя мать, одетая в платье с подсолнухами, сидит на стуле, уставившись в стену. На ногах тапки, на полу валяется соломенная шляпа, будто сброшенная в гневе.

— Это ты?

— Да, это я.

Жду, когда же она сообщит мне радостную весть.

Ее взгляд намертво вперился в стену.

Можно подумать, ноги вступили с ней в заговор, вечно шепчутся, интригуют. Она надела тапки, чтобы спрятать от меня ожившие ноги.

— София, воды!

Agua con gas, agua sin gas. Какую выбрать?

Я открыла холодильник и прижалась щекой к дверце.

Мать меня предала. Все эти годы я ни на минуту не теряла надежды на ее выздоровление, а она теперь лишает меня этой надежды. Я налила стакан не той воды и подумала, что мама, вероятно, нагуляла аппетит. Выбрав мягкий банан, я растерла его с молоком, чтобы она набралась сил для новой прогулки. И для следующей. И для следующей. Она приняла у меня тарелку, как могла бы это сделать настоящая мученица, страдающая от присутствия в мире неизбывного зла. Глаза долу. Губы поджаты. Руки бессильны.

Она проголодалась.

— У тебя солнечные ожоги и все тело в песке, — сказала она.

— Да, день выдался отличный. Просто изумительный. А ты что поделывала?

— Ничего. Как всегда, ничего. А чем мне заниматься?

— Ну, если тебе скучно, можешь отрезать себе ноги. — Я вытряхивала смешанный с водорослями песок из спутанных мокрых волос.

И тут она на меня напустилась. Это был гимн насилию, и она пропела его злобным, но голосистым соловьем.

Волосы у меня нечесаные и вызывают отвращение. Я пустила на ветер свои задатки. У меня эмоции через край, зато мать проявляет сдержанность и стоицизм.

В ее голубых глазах стояло скорбное потрясение.

Я схватила ее за руку, чтобы успокоить. Рука оказалась бумажной и бесчувственной.

Роза сказала, что боится отходить ко сну.

Высвободив руку, она сорвалась на крик. Впечатление было такое, будто в лужу бензина по небрежности уронили спичку. Мама не знала удержу: она оскорбляла всех и вся. Дыхание участилось, щеки раскраснелись, визгливый голос дрожал. Как выглядит ярость? Как непослушные ноги моей матери.

Бочком прокравшись в ванную комнату, я все еще слышала, как из матери хлещет ненависть. Она казнила меня электрическим током своих слов: она была опорой линии электропередачи, а я — верветкой, рухнувшей оземь, трясущейся, но еще живой.

Залезла я под душ и почувствовала, как под теплыми струями пульсируют укусы медуз. Они побуждали меня сотворить что-нибудь чудовищное, но что именно, я не знала. Вся в солнечных ожогах, волдырях и синяках, я готовилась. Расчесала волосы, подкрасила глаза, дополнительно навела стрелки. Сама не знаю, для чего я прихорашивалась, но для чего-то значительного. Меня преследовал вид Ингрид верхом. Она подсказала мне мысль, которая, вероятно, и без того зрела у меня в голове. Тут раздался крик Розы: она требовала добавить молока в банановое пюре.

— Сейчас, сейчас.

Войдя в гостиную, я осторожно приняла тарелку из ее лживых, мошеннических рук (но не таких агрессивных, как ее губы) и подлила молока. На этот раз сверху добавила еще меда.