Читать книгу "Оружие для Слепого - Андрей Воронин"

Он словно бы включит внутренний секундомер, и стрелка быстро побежит, отсекая секунды прожитой жизни. И настоящего у него уже не останется – только прошлое и будущее. Он как бы выпадет из времени, вознесется над ним и с той высоты, возможно, увидит всю панораму. Такое уже случалось и не один раз.

Глеб взял сигарету, размял ее в пальцах и, почти незатягиваясь, прикурил. А затем, откинувшись на спинку кресла, втянул запах дыма. Ему показалось, что музыка становится громче, что стены исчезают, исчезает все, и уже непонятно, где верх, а где низ, где враги, где друзья, все становится ничтожно маленьким, почти никчемным, существует только огромный поток жизни, бесконечный во всех направлениях. Но и он проносится мимо.

И единственная точка отсчета, с чего все начинается и чем кончается – это он сам, его воображение. При желании можно сжать мир до размеров этой точки, а можно и самому раствориться в этой бесконечности, исчезнуть вместе со звуками. И реальным останется лишь эхо, легкая вибрация в бесконечном пространстве.

Все пришло в гармонию. И даже если бы сейчас ожил телефон, его звонок прозвучал бы гармонично, слился бы с музыкой Вагнера, словно в оркестр добавили еще один инструмент.

«Вот только верхняя пуговица жмет», – Глеб сделал глоток уже не обжигающего кофе, поставил чашку на стол и расстегнул пуговицу, моментально вернувшись в реальный мир.

Музыка была музыкой, сигарета – сигаретой, а кофе – такой, как всегда. А Глеб был всего лишь человеком, одним из многих, которому не дано видеть сквозь стены, не дано предугадывать будущее. Но разобраться в настоящем и прошлом – его долг, он должен это сделать. Если он докопается до истины, то уже потом, опираясь на предположения и, возможно, на неопровержимые факты, сможет предугадать будущее, сможет предвидеть то, что произойдет через несколько дней или через несколько недель.

В Москве стояла глубокая ночь. Но наш мир устроен так, что если в одном месте светит луна, то в другом сияет солнце, где-то зима, а где-то лето.

«Удивительно, я ночью, а кто-то днем, но, получается, одновременно, думаем о Кленове. Мы с Потапчуком пытаемся его спасти, защитить всеми доступными способами, а кто-то хочет убить и придумывает для этого различные способы. А если бы мне предстояло убрать доктора Кленова, как бы поступил я? Кленова охраняют, даже неизвестно, где он сейчас живет, где спит, что ест, с кем пьет. К нему не подступиться, есть только сотрудники, но с ними он работает не первый год. Так что свежего человека ему не подсунешь, за этим следят строго».

И тут Глеб остановил поток своих мыслей, поняв, что начал не с того, с чего бы следовало.

"А согласился бы я убить Кленова? – и тут же возник следующий вопрос. – А сколько денег заплатят за убийство российского ученого? Сколько бы запросил ты, Глеб, – сам у себя спросил Сиверов, – какая бы сумма тебя устроила? – И тут же ответил:

– Никакая. Я не стал бы убивать ученого. А если бы тебе приказали?

А кто мне может приказать?

Вот и выходило, что поставить себя на место убийцы Глеб никак не мог. Но существовала лазейка.

«А что если бы мне представили Кленова как вора в законе или главаря преступного клана, казнокрада, кровожадного маньяка? Я бы его убил. Вполне могло случиться, что стрелявший в Кленова, а убивший майора Грязнова, не знал, кто его жертва. Ему просто заплатили за то, чтобы человека не стало, и убийца свое дело сделал… – мысли Сиверова опять вернулись на прежние круги. – Но заказчик-то знает, кто такой Кленов, и убийца-свидетель, даже дорогой профессионал, чисто убравший Кленова, ему будет мешать…»

Из этого напрашивалось предположение, что убийцу уже ликвидировали, и найти его не удастся.

«Остался только контролер, и если я сумею найти его, то выйду на заказчика», – заключил Слепой, допивая остывший кофе.

Глава 11

Пока человек жив, ему трудно поверить в неизбежность смерти. Умом он понимает: смерти не избежать, но что бы с ним не случалось, он подсознательно уверен: его смерть обойдет стороной. Пусть пройдет она очень близко, пусть даже ее дыхание, холодное и парализующее, коснется его лица, пусть свет померкнет, но даже умирая, человек продолжает верить, что мрак, опустившийся па него, рассеется, и он вновь увидит свет.

Да, все люди верят, смерть – это то, что случается с другими. Наверное, именно поэтому они так беспечны, именно поэтому рука курильщика тянется к сигарете, а любитель спиртного, уже не имея сил подняться из-за стола, вновь и вновь наполняет рюмку. И пьет с отвращением, будто хочет испытать свой организм на прочность. Каждый по-своему рискует жизнью. Кто-то – за праздничным столом, кто-то – уходя с альпинистским снаряжением в горы, кто-то – проносясь в автомобиле на красный сигнал светофора. Не зря же придуманы поговорки: «риск – благородное дело», «кто не рискует, не пьет шампанское»…

Самым распространенным риском, самой расхожей игрой со смертью является оттягивание визита к врачу.

Этим грешат практически все. Мало кто думает о том, что лечение – это одно из слагаемых со знаком плюс в формуле жизни, а не дни, вычеркнутые из бытия. Дела, отдых, встречи – всегда найдутся оправдания, чтобы не лечиться. И как бы ни было плохо, даже люди, знающие о существовании смерти не понаслышке, сами являющиеся ее посланцами, до поры до времени верят, что они бессмертны.

Да, вера в то, что мы смертны куда слабее веры в существование загробной жизни. Вот такой уж парадокс, кстати, объясняющий многие абсолютно безумные поступки.

* * *

Бывший спортсмен Николай Меньшов хоть и не был медиком, но прекрасно понимал, что творится сейчас в его организме. Он помнил рентгеновский снимок, который при нем месяц тому назад разглядывал врач. Николай Меньшов тогда все еще чувствовал на зубах комки мела, хоть уже дважды полоскал рот.

Раствор, который ему дали выпить прежде чем сделать снимок желудка, был отвратительным.

– Ну вот, видите, – говорил врач Меньшову так, словно разговор шел о ком-то третьем, – язва все увеличивается. Если бы она у вас была расположена на верхней части стенки желудка, я бы мог вас поздравить. Обострения наступали бы сезонно, лишь два раза в год, весной и осенью. Вы, наверное, даже не обращались бы ко мне, думали бы, обычный гастрит. А у вас язва в самом «неподходящем» месте, какое только можно придумать – в низу желудка, – к тому же, она намного увеличилась. Много, мало – это понятия относительные, – почему-то очень весело сообщил пациенту врач, – есть случаи, когда и доли миллиметра решают судьбу. Вот снимок, сделанный полгода назад.

А теперь судите сами.

Меньшов видел небольшую впадинку – белое пятно раствора, проглоченного им перед рентгеном.

– Стенки здорового желудка непроницаемы для соляной кислоты, которая составляет львиную долю желудочного сока, но, если оболочка повреждена, вы, дорогой мой, начинаете переваривать собственный желудок. Ваша язва постоянно находится в контакте с кислотой, еще немного, и она окончательно проест стенку желудка. Прободная язва – вот как это будет называться. И тогда самое большое, что я вам могу гарантировать, – шесть часов жизни. А случиться это может в любой момент.