Читать книгу "Эйзенхауэр - Лариса Дубова"

В результате кампании на западном берегу Рейна англичане и американцы взяли в плен около 250 тысяч немецких солдат и офицеров. Примерно столько же погибло в боях. Потери западных союзников были намного ниже.

В начале 1945 года, когда немецкое контрнаступление в Арденнах завершилось провалом, Эйзенхауэр перенес свою штаб-квартиру в город Реймс на северо-востоке Франции в провинции Шампань. Ставка была размещена в старом школьном здании из красного кирпича, которое вскоре станет известным на весь мир, ибо именно здесь будет подписана первая капитуляция Германии.

Но до этого, казалось Эйзенхауэру, надо было преодолеть немало препятствий. На этот раз расчеты главнокомандующего оказались неточны. С конца марта в германских частях стала проявляться деморализация. Офицеры и даже генералы отказывались повиноваться приказам начальства, резко выросли дезертирство и сдача в плен.

Вследствие возникшей в вермахте неразберихи немцы не разрушили железнодорожный мост через Рейн в районе города Ремаген к югу от Бонна. Вышедшие к этому месту американские подразделения генерала Ходжеса, к огромному удивлению, обнаружили, что помпезный мост имени генерала Людендорфа цел. Несколько раз проверяли, не заложена ли взрывчатка, но саперы подтверждали, что мост невредим. По приказу Брэдли части Ходжеса переправились на правый берег, создали там плацдарм и стали перебазировать через мост новые войска. Когда Эйзенхауэру доложили о неожиданной удаче, он торжествовал: «Это самый лучший прорыв, который мы когда-либо имели».

Немцы прилагали все силы, чтобы ликвидировать эту важнейшую коммуникацию: бомбили, обстреливали из дальнобойных орудий, посылали диверсантов, даже направляли ракеты «Фау-2». В конце концов мост взорвали, но к тому времени на противоположный берег были переправлены мощные силы и сооружены несколько понтонных переправ, которые обеспечили дальнейшую транспортировку подкреплений. По оценке российских историков, «значение плацдарма у Ремагена было огромным для судьбы всей кампании в Западной Европе. Он стал символом героизма и отваги американских войск».

Настроение Дуайта с каждым днем улучшалось. В середине марта он побывал в частях, которыми командовал Паттон. Тот потребовал, чтобы главнокомандующий встретился с его солдатами. Дуайт рассказал в письме жене, что заявил Паттону: «Иди к черту, Джордж. Я думаю, что американским джи-ай наплевать, даже если сам Господь придет, чтобы их проинспектировать». Паттон за словом в карман не полез: «Я не могу точно определить, такого же он ранга, как ты, или нет, сэр!» Дуайт писал Мейми, что Паттон остается таким же, как раньше, и с ним приятно проводить время.

По мере приближения конца войны в Европе между западными союзниками и советским руководством возникали новые противоречия. 25 марта Эйзенхауэр в ставке Монтгомери встретился с Черчиллем, который показал свою переписку со Сталиным, выражавшим недовольство, что в Швейцарии ведутся тайные переговоры союзных представителей с германским командованием относительно сдачи немецких войск в Северной Италии. Черчилль считал эти переговоры нормальным делом и спрашивал, как бы поступил Эйзенхауэр. Не вдаваясь в политические нюансы, тот осторожно ответил, что принял бы капитуляцию на поле боя тотчас по получении предложения; если же она была бы связана с политическими вопросами, то проконсультировался бы с главами правительств. Как мы видим, Эйзенхауэр обошел вопрос о том, что переговоры велись не напрямую, а через неких представителей в Швейцарии и что руководство СССР не было о них проинформировано. Он не желал влезать в «большую политику» и дал понять британскому премьеру, что считает сохранение добрых отношений с советским руководством делом первостепенной важности.

Другим вопросом, по которому Эйзенхауэр стал свидетелем разногласий и по которому он поддержал скорее советскую позицию, был вопрос о наступлении на Берлин. Эта проблема касалась его непосредственно, и от его позиции во многом зависело главное направление наступления союзных армий. Эйзенхауэр, после завершения боев в Арденнах полагавший, что армии западных союзников должны стремиться как можно скорее взять столицу нацистского рейха, чтобы ускорить капитуляцию Германии («Ясно, что Берлин — это главная награда», — сказал он Брэдли осенью 1944 года), теперь полагал, что надо двигаться в юго-восточном направлении, в сторону Дрездена.

По этому вопросу главнокомандующий разошелся во мнениях не только с Черчиллем и Рузвельтом, но и с основной массой офицеров и солдат союзных армий. Американские и английские военные искренне верили, что следующим этапом наступления будет молниеносный бросок на Берлин. Три армии были готовы к нему. Более того, существовал даже план воздушно-десантной операции по захвату ключевых пунктов в Берлине силами двадцати тысяч десантников. Что же касается Рузвельта, то он еще в 1943 году полагал, что западные союзники должны занять Северо-западную Германию: «Мы можем ввести наши корабли в такие порты, как Бремен и Гамбург, а также [в порты] Норвегии и Дании, и мы должны дойти до Берлина». Позже Рузвельт отказался от решительного требования взять Берлин, тогда как Черчилль продолжал на этом настаивать, хотя и он несколько умерил пыл.

Однако Эйзенхауэр, следуя своим стратегическим расчетам и решению Ялтинской конференции о зонах разграничения будущих оккупационных сил союзников в Германии, отверг идею броска на Берлин. Он считал, что нет никакого смысла тратить огромные силы на этот бросок, если затем придется отводить войска назад, в свою зону.

И всё же в основе изменения намерений Эйзенхауэра лежали именно военные соображения. По всей видимости, он был откровенен, когда на пресс-конференции 27 марта на вопрос: «Кто, по вашему мнению, первым вступит в Берлин, русские или мы?» — дал однозначный ответ: «Я думаю, что именно расстояние, и только оно, определит, что это будут они. В конце концов, они всего лишь в 33 милях [от Берлина]. У них меньшее расстояние, которое надо пробежать».

В беседах с Брэдли Эйзенхауэр объяснил свои соображения не только расстоянием, но и особенностями местности к западу от Берлина. Чтобы продвинуться к германской столице, надо было преодолеть сильно пересеченную местность с озерами, множеством малых рек и каналов. По подсчетам Дуайта, старавшегося беречь солдат, прорыв к Берлину раньше советских войск мог стоить американцам и британцам до ста тысяч человеческих жизней.

Неся полную ответственность за свои решения и действия, будучи уверенным в их правильности с военной точки зрения, Эйзенхауэр решился на весьма необычный шаг — 28 марта через американскую военную миссию в Москве обратился с личным посланием к Сталину. Формально он не нарушил субординацию, ведь оба они были главнокомандующими союзными армиями. Но ведь Эйзенхауэр не был главой государства или правительства, его даже не приглашали на Тегеранскую и Ялтинскую конференции — «Большой тройке» докладывал начальник штаба Маршалл. Так что с межгосударственной точки зрения ему обращаться к советскому руководителю не следовало.

И все же послание было вручено Сталину и немедленно им прочитано. В кратком тексте было сказано, что союзный главнокомандующий рассчитывает на встречу Красной армии с подчиненными ему войсками в районе Дрездена и просит информировать его о намерениях советского командования.