Читать книгу "Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе - Мойзес Наим"

Упадок военной мощи касается всех

Центробежная сила, которая привела к рассредоточению конфликтов, раскрыла и распространила возможности армии на гибридную военно-гражданскую сферу деятельности. Причем этот процесс затронул не только большие государственные армии. Даже новые участники конфликтов рискуют стать жертвой того же процесса распыления, благодаря которому они, собственно, и появились.

Взять хотя бы джихад. Теракт 11 сентября и последующие теракты в Лондоне и Мадриде готовили несколько месяцев, если не лет, силами целой террористической сети, во главе которой стояли такие лидеры, как Усама бен Ладен и Айман аз-Завахири. Недавние теракты, следы которых ведут к “Аль-Каиде”, были куда локальнее и, пожалуй, комичнее (разумеется, об этом мы можем говорить сейчас, когда их удалось предотвратить), учитывая личности потенциальных “обувных террористов” и “террористов с бомбой в трусах”. Но почему? Отчасти, вероятно, потому, что вырос профессионализм организаций по борьбе с терроризмом, так что теперь удается сорвать планы террористов до того, как те приведут их в исполнение. Отчасти же причина в том, как упадок власти и ее возможностей повлиял на мир джихада в целом и на “Аль-Каиду” в частности. Анализируя “трещины в джихаде”, исследователь Томас Рид изучил различные сферы деятельности джихадистов. Повстанцы, которые воюют за свои земли, как правило, не заинтересованы в мировом господстве. Некоторые из “воинов джихада” превратились в членов ОПГ, занялись контрабандой или торговлей людьми, так что теперь ими, почти как участниками “Лос-Сетас”, скорее движет стремление заработать, а не чувство долга. Еще какая-то часть джихадистов происходит из сформированной посредством интернета диаспоры в Европе и Северной Америке и других странах. Некоторые из них принимали участие в полномасштабных военных операциях – как, например, уроженец Алабамы Омар Шафик Хаммами, который из американского старшеклассника превратился в одного из главных лидеров партизан в Сомали{189}.

Разница интересов и возможностей, несовпадение взглядов на то, что считать долгом и целью, – все это делает мир джихада настолько же хрупким изнутри, насколько он выглядит устрашающим снаружи, утверждают Рид и его коллега Марк Хекер. Та же внутренняя хрупкость свойственна и “Талибану”: военные аналитики делят его участников на “воинов с большой буквы”, которыми движет идеология, и “рядовых бойцов”, которые руководствуются корыстными интересами и материальными соображениями. Исследование 45 террористических организаций, которые уже прекратили существование, показало, что лишь малая доля из них действительно потерпела поражение: 26 из 45 распались из-за внутренней борьбы и противоречий. Рид и Хекер утверждают, что иерархическая модель, образцом которой является “Аль-Каида”, – тупиковый путь развития: она требует такой степени координации и порядка, которую террористическая организация не в состоянии обеспечить. Исследователи предполагают, что термин “вики-терроризм” (вольное и уязвимое изложение идеологии, методов и убеждений) куда лучше описывает схему распространения джихадизма, глобальную и менее эффективную{190}.

Дроны, СВУ, военизированное киберпространство, высокоточные управляемые боеприпасы, террористы-смертники, пираты, богатые и хорошо вооруженные транснациональные преступные организации и ряд других игроков уже изменили сферу международной безопасности. Какой она станет в будущем, неизвестно, поскольку все постоянно меняется, так что невозможно что-либо предугадать. Одно можно утверждать с уверенностью: у крупных военных организаций будет куда меньше власти, чем прежде.

Глава 7

Чьим будет этот мир?
Запреты, противодействия, информационные утечки, или Почему геополитика становится с ног на голову

28 марта 2012 года произошло событие, оказавшееся сколь важным, столь и малозаметным. Согласно расчетам казначейства Австралии, именно тогда суммарный размер экономик развивающихся стран превзошел аналогичный показатель стран развитого мира. Этот день ознаменовал конец явления, которое обозреватель Питер Хартчер определил как “отклонение, длившееся полтора века… [поскольку] до 1840 года крупнейшей экономикой мира оставался Китай”. В продолжение своей мысли он привел слова Кена Кертиса, известного специалиста по экономическим системам Азии: “Китайцы, глядя на все это, говорят: «У нас выдалась парочка сложных столетий, но и только.» Всего лишь за одно поколение власть во всем мире претерпела серьезные изменения. Со временем данные изменения будут носить не только экономический и финансовый характер, но также политический, культурный, идеологический”{191}.

Так ли это? Читательские комментарии к колонке Хартчера стали примером повсеместно ведущейся полемики с участием научной общественности и видных политиков: какие страны будут задавать тон в недалеком будущем? Дерек из Канберры написал: “Я далек от мысли, что в течение нескольких десятилетий у нас будут серьезные поводы для беспокойства. На бумаге Китай с Индией – державы мировой величины, но в то же время большинство их граждан лишено даже таких элементарных благ, как электричество или канализация”. Некто с ником Barfiller добавил: “Не будем забывать о прочих проявлениях «развивающейся экономики»: пограничные конфликты, права на использование водных ресурсов и природных богатств, патенты на изобретения и прочую интеллектуальную собственность, этнические, религиозные, идеологические разногласия, культурное разнообразие, исторические споры и войны, и т. д., и т. п. Если страна только-только попала в число развитых, это отнюдь не значит, что для нее немедленно настанут райские времена”. Дэвид из Вермонта заметил, что нельзя не учитывать “распределения богатства среди населения этих стран. На мой взгляд, между «благосостоянием» среднестатистического китайца и каким-нибудь привилегированным членом КПК лежит непреодолимая пропасть (то же в Индии)”. Комментатор из Сиднея, скрывающийся под ником Caledonia, был более обеспокоен: “Когда начнет валиться экономика Китая, вам прямая дорога на биржу, и если повезет, можно будет зацепиться за работу уборщика в туалете. Если Китай чихнет, Австралия сляжет с простудой. Если Китай простудится, простуда у Австралии перейдет в воспаление легких”{192}. В приведенных комментариях неявно присутствуют главные представления о том, что делает страну влиятельной, влиятельной настолько, чтобы придать ей статус гегемона – то есть страны, способной диктовать свою волю другим. И как будет показано в этой главе, изменились не только факторы, определяющие статус гегемона, но и само обретение и применение власти в международных отношениях.

На протяжении многих веков соперничество стран за владычество, увеличение территорий и ресурсной базы, расширение их влияния считалось почетным уделом военачальников и послов. В XIX–XX веках представители так называемых великих держав обладали соответствующими их статусу военной мощью и экономическим влиянием, при помощи которых выигрывались войны и заключались союзы, обеспечивалась охрана торговых путей и территорий, а также устанавливались правила для остального мира. После Второй мировой войны на верхушке этой группы появились еще более мощные образования – сверхдержавы. И к началу XXI века, когда СССР стал достоянием истории, мир подошел с одним-единственным глобальным игроком, сверхдержавой и гегемоном – Соединенными Штатами. По мнению многих, впервые в истории борьба за власть, ведущаяся среди стран, дала единственного, очевидного и, вполне вероятно, окончательного победителя.