Читать книгу "Одинокий рейд - Александр Плетнев"

— Это корабль с атомной энергетической установкой. А вдруг они с отчаяния взорвут всё к чёртовой матери.

— Не думаю! Русские не фанатики. Если уж и захотят угробить свой крейсер, чтобы не достался врагу — им проще кингстоны открыть или взорвать одну из своих здоровенных ракет.

— Вы не уверены в своих людях? — Спросил Хейг.

«Дельтовец» бросил в сторону госсекретаря цепкий взгляд, ответив:

— В своих парнях я уверен. Мне не нравится спешка и то, что до́лжным образом не успеем подготовить аргентинское корыто.

Впереди уже показалась причина затора — авария, но водитель, видимо хорошо зная город, объезжая пробку, свернул в один из боковых проездов. Теперь лимузин петлял по узким и захламлённым улочкам, с праздно шатающимися непрезентабельными аборигенам.

— Если ещё затянуть, то не пройдёт и двух-трёх дней, как на каждом углу этого гадюшника, — Хейг указал за окно, — будут трепаться о нашей операции. Аргентинцы совершенно не умеют хранить секреты. У них везде, и у военных в том числе, друзья, родственники и прочие связи.

* * *

Хейг не ошибался, опасаясь утечки информации. И Гальтиери был прав, когда терзался сомнениями, что о нём подумают офицеры.

В условиях последних смен власти путём переворотов, аргентинские военные были вынуждены держать ухо востро. Флотские офицеры всегда находили возможность общаться между собой по закрытым каналам, имея обговоренные сигналы. Командир «Пьедро Буэна» помимо распоряжений командования, получил личную шифровку. Обычное предупреждение от «своих» о необычных приготовлениях в порту Ушуайя, неприятно взволновало, зацепило некие струнки, именуемые офицерской честью, с вопросом: «а всё ли правильно они делают? Точнее правительство в лице Гальтиери, но всё же это они — аргентинцы. И чем тогда они будут отличаться от нынешнего противника — англичан, которые известные своей склонностью предавать, когда этого требуют их интересы?».

Совместная деятельность, а тем более боевая работа сближает. Они удачно и что немаловажно победно сработались с этим «русским». Командир эсминца с сожалением понял, что не может так просто взять и уйти. С сожалением, потому что у него есть приказ, а все его противоречивые измышления и то, что он задумал сделать — самовольство, за которое можно отгрести, если всё всплывёт наружу. Поэтому, не доверив сигнальщику, отослав верхнюю вахту с мостика, сам отсемафорил уже бывшему союзнику то малое, что нельзя бы было ему поставить в обвинение, произойди служебное разбирательство, но оказавшееся достаточным, что бы послужить предупреждением.

Крейсер.

Наглость (его второе счастье) ухмыльнулась первой, когда он, оттарабанив вахту, не полез на своё место, а увалился прямо в одежде поверх одеяла на нижнюю койку.

Спал он всегда так, что будили его едва ли не стаканом холодной воды в лицо. А уж ежели беруши засунет, то и не дозовётся никакая сирена тревоги.

Ну, а если наглость всё же была его вторым счастьем, то первым — особо чувствительная на неприятности пятая точка.

Рваный калейдоскоп видений сна и мыслеобразов перед пробуждением перекинулся, выплеснул тревогу на явь.

Инстинкт самосохранения уронил его с койки, плашмя распластав на полу. Падай он со своей, с верхнего яруса, приглушённая очередь прошила бы его ещё в полёте.

Через проём двери в полумрак кубрика добежал затухший свет от где-то там за углом световспышки, обозначив тёмный силуэт чужака с коротким автоматом и скользнувший вниз тонкий (в сравнении с «калашовским») рожок.

Пайолы вздрагивали, донося до прижатого тела толчки близких взрывов, а звуки добегали глухими, низкими нотами. Башка та, хоть спросонья, но не замутнённая другими мыслями кроме выживания, секундой дорисовала скупые движения автоматчика с заменой магазина, короткий ход взвода пружины и невидимый палец, готовый нажать на спусковой крючок.

Между ним и противником угловато темнел ящик-рундук под бочёк питьевой воды. Помнил, что перед вахтой его, со́вали туда-сюда, чинили и толком не прикрутили к месту, оставив посреди кубрика, едва наживив крепёж.

Сам никакой не спецбоец, обычный контрактник — по утрам зарядка и «качалка» в охотку, но на одном адреналине смертельной опасности, перекатился, извернулся и что есть силы пнул её (тумбочку эту) двумя ногами.

Ящик самое то — не тяжёлый, не лёгкий, опрокинулся, ударив углом по ноге противника наиудачнейшим образом — как раз выше голенища берцев, взрывая болью рецепторы накостницы.

Тусклый аварийный свет и новые вспышки позволили рассмотреть, как сложился тёмный силуэт, заваливаясь набок.

Вскочил: «добить гада, пока раскрыт, пока не прочухался!» Дал по шее, попал скользящим по шлему. «Больно, чёрт! И …, как-то несерьёзно! Ногами бы, но бо́сый». Метнулся, схватив огнетушитель (а чужак уже привстал) и что есть силы наотмашь, лязгнув по выставленному автомату, достал до головы! Смачно так….

«Готов»!

Толкнул куль тела ногой. Чернее всего чёрного потекла лужица крови из-под головы.

«Почему не удивился? А травили за завтраком байки-страшилки всякие, в том числе и про абордаж. Вроде как со смехом, а вот, поди ж ты…».

Сглотнул вязкую слюну.

«Так! Отдышаться»!

Темно! Шарил, цеплялся расширенными зрачками по дорожке меж рядка коек — автомат не увидел: «Наверное, отлетел от удара».

Наконец, словно вскрывая мозг, выдернул беруши (давят-распирают). И что уже было понятно, но доходило приглушённым, словно каким-то несерьёзным фактом, хлынуло в полную силу: звуками стрельбы, криков и низким уханьем взрывов.

«Чёрт. Хоть снова вставляй в уши — если рвут гранаты, то в замкнутом помещении точно оглохнешь».

Из двери потянуло запахом дыма. Выглянул: аварийные лампы мутными блямбами подсвечивают в конце коридора горбатящиеся спинами силуэты на полусогнутых.

«Чужие»!

В его сторону никто не смотрел. Но вдруг там, в конце коридора застрекотало скупыми вспышками выстрелов, затем жахнуло ярче, докатилось по ушам, поволокло гарью, потом заклубило непроглядно, сквозя в его сторону. И неожиданно из дыма вывалились фигуры, прямо на него, теснящиеся в коридоре, откашливающиеся, понукаемые кем-то сзади: «гоу, гоу!».

Попятился, всё с тем же огнетушителем, не успевая замахнуться, а руки сами заученно вскрыли пломбу, выдёргивая предохранительную чеку. Струя в рожу опрокидывает первого прорвавшегося, бьёт напором в следующего. В тесноте коридора образовывается свалка, крики.

Вовремя падает на спину, продолжая удерживать баллон, выставив шланг с сифоном, давя, изрыгая струю пены, потому что поверх прошли пули, почти видимые в дыму́, который уплотняется, клубится. …И в этой кутерьме, почти не замечая, через него перескакивают, спотыкаясь, шипя ругательства на своём — английском.

Сам молчит, скукожившись, прижав опустевший баллон к груди, стиснув зубы и щёлочки слезящихся глаз, одурев от напора и топтанья почти по голове. А когда услышал знакомое — мат и короткие приказы на русском, заорал и сам (чтобы свои ненароком не пристрелили) на самом лучшем пароле — матерном.