Читать книгу "Лгуны или фантазеры. Правда о детской лжи - Пол Экман"

«Эксперт в основном не может вынести однозначного решения об абсолютном наличии или отсутствии объективной верифицируемой истины в заявлениях опрошенных. Психиатр может и должен дать описание структур характера и личности своих подопечных и может сделать утверждение, до какой степени вероятна ложь для определенных типов характеров в сравнении с другими (если это в принципе возможно). Однако практически не бывает случаев, в которых эксперт может прямо заявить, что обвинения одного участника расследования в отношении другого правдивы или ложны» [15].

Но многие психиатры и психологи уверены, что они могут довольно точно определить, кто из детей лжет во время обсуждений жалоб на сексуальные домогательства в ходе рассмотрения разногласий из-за опеки, а кто говорит правду. Доктор Артур Грин, директор Семейного центра Пресвитерианской больницы в Нью-Йорке, утверждает, что существует особый синдром детей, ставших жертвами насилия. Он уверен, что за редким исключением профессиональный психиатр может заметить, что ребенок говорит неправду.

Грин считает, что, когда ребенок лжет, он поступает так под давлением мстительной и мнительной матери, которая проецирует на супруга свои подсознательные фантазии. В подобных случаях детали действий сексуального характера могут быть выяснены относительно легко или их можно непосредственно распознать, наблюдая за поведением ребенка. Он рассказывает о домогательствах спокойно или безо всяких эмоций и часто использует термины, которые встречаются в речи взрослых. А вот настоящие жертвы инцеста, как утверждает Грин, скрывают, что стали жертвой совращения. Они зачастую неделями молчат об этом и иногда сначала отказываются от своих показаний, а потом вновь возвращаются к ним. Такое скрытное поведение обычно сопровождается подавленным настроением, дети описывают событие словами, свойственными их возрасту.

В качестве примера лжесвидетельства Грин приводит историю Энди Б., которого подговорила действовать подобным образом его мнительная мать:

«Когда Энди видели в обществе его отца, он был весел, вел себя раскованно и проявлял к нему любовь, и было заметно, что ему нравится, что они вместе. А когда были рядом оба родителя, он злился на отца и демонстрировал свое враждебное отношение к нему. Он пытался унизить отца, нарисовав его изображение с огромным пенисом в состоянии эрекции, и рассказал мне, что они с папой играли с пенисами друг друга, раздевшись догола. Во время этого эмоционального рассказа Энди постоянно поглядывал на мать, чтобы убедиться, что у нее на лице появляется одобрительное выражение» [16].

В судах Калифорнии, которые выступают в качестве флагманов процессуальных реформ, отказались от практики учитывать мнение экспертов о том, наблюдаются ли в поведении ребенка признаки «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств». Они следуют так называемому правилу Келли Фрай: свидетельства, построенные на «новейших научных открытиях», неприменимы, если нет доказательств, что они признаны научным сообществом. В деле трехлетней Сары, дедушка и бабушка которой обратились в суд с заявлением о том, что отчим подверг девочку сексуальному насилию, апелляционный суд принял решение не допускать психолога к участию в судебном разбирательстве, чтобы засвидетельствовать, что у Сары присутствовали признаки «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств», поскольку существование подобного синдрома не было признано Американской психологической ассоциацией или какой-либо иной профессиональной организацией [17]. Сару вернули в семью матери и отчима.

Однако суды Калифорнии разрешили психиатрам и психологам, выступающим в качестве экспертов, выдавать заключения о свидетельских показаниях детей, которые в противном случае были бы квалифицированы как не относящиеся к делу (заявление с чужих слов), и не дали разрешения свидетельствовать против причинившего детям насилие. В деле Черил X. суд предоставил психологу возможность вынести заключение о показаниях трехлетней девочки, которая сообщила матери, что отец ее совратил. Такие сведения были приняты в качестве исключения по отношению к правилу о заявлении с чужих слов, когда разрешаются утверждения не о причинившем насилие лице, а о состоянии разума жертвы. Суд постановил:

«Хотя рассказ трехлетней жертвы сексуального насилия детскому психиатру о том, что ее совратил отец, не был приемлем в соответствующих судебных процедурах в качестве доказательства факта сексуального насилия со стороны ее отца, показания жертвы были приняты в качестве свидетельских показаний о том, что ребенок верил, что ее отец совершил по отношению к ней насилие, то есть в качестве конкретного доказательства состояния разума жертвы» [18].

В случаях сексуального насилия, где редко бывают свидетели, такое свидетельство от третьих лиц имеет большое значение.

Совершенно очевидно, что судебное производство должно претерпеть изменения, благодаря которым судья сможет опираться на более четкие принципы принятия решений. Ни один родитель не имеет права лжесвидетельствовать по поводу сексуальных домогательств другого родителя ради того, чтобы ограничить его доступ к ребенку, а ребенок всегда должен быть под защитой.

Во-первых, суд по установлению опеки или по делам несовершеннолетних должен иметь полный доступ к процессу сбора фактов и профессиональным собеседованиям, которые проводятся в рамках уголовного расследования. К судье не должны попадать обвинения, по поводу которых не было проведено расследования.

Во-вторых, должны быть ясные указания для экспертов, выступающих в качестве свидетелей (обычно психиатров). Таким экспертам слишком часто поручают выявить обманщика, а это задание выходит за рамки определения «синдрома малолетней жертвы сексуальных домогательств». Поскольку обычно доказательств бывает мало или они совершенно отсутствуют, это наделяет эксперта властью, выходящей за рамки его юридически оправданных полномочий.

Фактически в привлечении психологов и психиатров в качестве экспертов-свидетелей к процессу судопроизводства есть очень много спорных моментов. В недавнем исследовании Фауста и Зискина, опубликованном в журнале Science, утверждается, что «многие исследования доказывают, что точность суждений клиницистов ненамного превосходит суждения обывателей». Например, в одном из исследований было установлено, что старшеклассники могут предсказать, что человек склонен к насилию, с той же степенью точности, что и профессиональные психиатры [19]. Подобное открытие, безусловно, ставит под сомнение способность психиатра точно определить, когда именно ребенок говорит неправду.

С другой стороны, главная цель слушаний в суде по установлению опеки — защитить ребенка, а не отправить под суд преступника. Более расплывчатая трактовка правила о неформальном заявлении потерпевшего с чужих слов позволяет психиатрам и психологам предоставить свидетельство о состоянии рассудка ребенка, чтобы защитить его интересы, потому что он сам за себя постоять не может.

В-третьих, хотя права подозреваемого в совершении преступления не подвергаются сомнению, обвиняемый в преступлении родитель вправе рассчитывать на защиту. Показания родителя, который предъявляет обвинения, должны подвергнуться тщательному рассмотрению. Суд не может позволить ему просто передавать слова ребенка (в качестве неформального заявления с чужих слов). Ребенок должен рассказать о случившемся сам. Как же быть с совсем маленькими детьми, которые не в состоянии самостоятельно давать свидетельские показания? В этом случае суд должен полагаться на убедительные доказательства, например результаты медицинской экспертизы и выводы психиатров и психологов о том, что рассказал ребенок у них на приеме (а не заключения о том, солгал ребенок или нет). Поскольку судье не нужно придерживаться принципа «при отсутствии обоснованного сомнения» в гражданском деле, он вполне может принимать решение о том, что на основе перевеса доказательств отцу или матери доступ к ребенку будет запрещен.