Читать книгу "Я - сингуляр - Юрий Никитин"

Она взглянула на меня с вопросом в серьезных глазах.

– В самом деле не знаете, кто такой Ринальдо? Вы простоуникум.

– А кто это? – спросил я вежливо.

Она улыбнулась:

– Представьте себе, не знаю.

– Да, но…

– Все о нем говорят. Даже многие женщины.

– Увы, я урод.

– Я тоже, – сообщила она без тени печали. –Ничего, в толерантном обществе и уроды могут… жить.

Я обвел широким жестом квартиру.

– Моя берлога. Но сперва, как велят правила этикета,позвольте показать вот эту комнату… Ее принято показывать гостям первой, а я несмею спорить с самой законодательницей этикета Эмилией Пост… Это душ, в этойраковине моете руки, когда покакаете, а вот и сам унитаз…

Она засмеялась:

– Спасибо. Это весьма кстати, в универе я не успела.

Я вышел, оставив ее там, но не успел дойти до кухни, какпрозвенел мобильник. Звонок непривычный, не мой, я повертел головой, определяянаправление звука, наконец взгляд зацепился за дамскую сумочку, повешенную задлинный ремень на спинку стула. Звонок оттуда, я подхватил и, толкнув дверь втуалет, она у меня не запирается, быстро вошел.

– Вам звонят…

Она сидела на унитазе, чуточку кряхтела и тужилась. Я подалей сумочку. Она расстегнула и быстро выудила оттуда мобильник. Я тактичновышел, слушать чужие разговоры нехорошо, хоть и очень интересно, сходил накухню и включил кофемолку. Пока зерна с треском превращаются в мелкие песчинки,вернулся, из туалета уже не слышно ее голоса.

Я вошел, она, не поднимаясь с унитаза, засовывала мобильникв сумку. Я принял из ее рук, сказал:

– Я поставил кофе. Какой предпочитаете, крепкий илислабый? С сахаром или без? Со сливками или с молоком?

Она улыбнулась с некоторой неловкостью.

– Какой вы… раскомплексованный!..

– Да ладно, – сказал я великодушно. –Габриэлла, вы это проделываете каждый день у себя дома. А раз так, то какоестеснение?..

– Крепкий, – ответила она, – сладкий,черны-ы-ый…

Она напряглась, под нею булькнуло, но никакой вони, чтозначит – желудок и кишечник абсолютно здоровые.

Я кивнул:

– Отлично. Я такой и поставил. Наши вкусы даже в этомсовпадают. А правда, картины Валеджи потрясают? Как будто реальные.

– Ничего удивительного, – ответила онарассудительно. – Он и не скрывает, что берет фотографии, а потомдорисовывает нужное. Это целое направление в искусстве-е-е-е…

Снова булькнуло, Габриэлла с облегчением выдохнула,взглянула на меня, но, видимо, решила выдавить из кишечника все без остатка,снова напряглась, даже лицо покраснело.

Я сказал с раскаянием:

– Не знал… Думал, что это все нарисовано с такойточностью.

– Не-е-е-ет… Он и галактики дорисовывает с увеличенныхфото-о-ы-ы-графий…

– Хотя, – продолжил я, – мне вообще-то всеравно, сам рисовал или дорисовывал. На меня действует больше, чем всякаяиконная хрень или выкопанная из руин Помпеи. Мороз по коже!

Она оторвала пару клочков туалетной бумаги, я смотрел, какбыстро и аккуратно использовала, пересела на биде и подмылась, а затем еще ипополоскала руки под струей теплой воды над раковиной. Я подал ей мохнатоеполотенце, она приняла с кивком, а когда вытерла ладони, мы плечо к плечуотправились на кухню, откуда уже валят навстречу привычные запахи свежемолотогокофе.

Я быстро поджарил гренки, Габриэлла с мягкой улыбкойсмотрела, как я суечусь вдоль кухонной плиты. Наконец я разлил в чашки, дальшемы сидели напротив друг друга и неспешно отхлебывали, глядя друг на друга иулыбаясь без причины.

– Кофе вред или польза? – спросила она со смешком.

– Еще не определился, – ответил я. – Егокаждые пять лет попеременно объявляют то вредным, то полезным… И так уже летсто.

– Ого, – произнесла она с глубокимуважением, – вы такой… гм… пожилой…

– В Инете нарыл, – сообщил я. – А так вообщеи мудрый Вольтер сомневался в ядовитости кофе!

– А вы вольтерьянец?

– Ага, он самый…

Она повела взглядом по кухне.

– Но здесь все традиционно…

– А я еще и конформист, – добавил я. –Умеренный, правда. Но, конечно, и умеренность уже достала.

– Умеренность больше свойственна нам, – ответилаона с той же мягкой улыбкой, – женщинам.

Я все время старался пить бесшумно, но не получается: передсобой не стесняешься, а Лариска – не женщина, а приятель. Вскочил, включилмузыку, пусть заглушает. Габриэлла тоже чуть оживилась, мы допили быстрее,неловкость все же витает в воздухе, я взялся споласкивать чашки, Габриэлла вкомнате прошлась вдоль полок с книгами.

– Не густо…

Я сказал торопливо:

– Раньше было много!

– Все продали?

– Оставил.

– При разводе?

Я помотал головой.

– Бабушка передала мне домик в Подмосковье. Я егопродал и купил эту квартирку. Здесь все наконец-то так, как хотелось мне ираньше. У меня хорошая мама, такой же классный младший братан… Библиотекуоставил ему. Он пока еще у матери.

– Бедненький, – пожалела она, – теперь емупридется идти в приймаки?

– Он не проиграет.

– Почему?

– У меня красивый брат, – сказал я. – Вышеменя ростом, в плечах шире, красавец. За ним еще со школы все девчонки бегали.

– Ого!

– Правда-правда, – заверил я. – Так что найтисебе невесту с виллой и собственным самолетом… для него особой проблемой небудет.

– В самом деле? – спросила она, хитроприщурившись. – Как бы хоть одним глазком на такого идеального мужчину…

Я подумал, признался:

– Нет, брата не покажу. Что-то чувствую в себе древнеесобственническое. Прямо зверячье!

– Я вроде бы еще не чья-то собственность, –сообщила она мило, но настороженно.

– И вряд ли ею когда-либо будете, – согласился я снаигранной, как полагал, печалью, а потом понял, что не играю. – Книг уменя мало, вы правы. Покупаю только те, что не попадают в Инет. Все-таки в Сетибольше для ширпотреба…

Она нахмурилась, кончики пальцев легко пробежали покорешкам. Я озабоченно следил за ее взглядом. Я понимаю, что вот здесь должныстоять стопки стихов, а вот на этой полке – большеформатные альбомы с рисункамиДега, Рембрандта, Тициана, Пикассо, а также французских импрессионистов. Безних любая библиотека считается неполноценной, это как ярлычок принадлежности копределенному кругу, но говно в проруби ни к какому кругу не принадлежит, апросто болтается само по себе.