Читать книгу "Пока горит огонь (сборник) - Ольга Покровская"

Вера слушала его чутко, не перебивая, лишь гладила ладонями его пылавшее лицо. Наконец, он, выговорившись, замолчал, и она произнесла:

– Так не должно быть. Война не должна уносить жизни мирных людей, это неправильно, несправедливо. – И тут же поправила сама себя: – Нет, не так. Ничью смерть нельзя оправдать – война неправильна и несправедлива вся целиком. И знаешь, я сейчас поняла, что нет там правых и виноватых, точнее, все виноваты одинаково, обе стороны. И каждый, кто сражается на любой из сторон, виноват тоже.

И он крепче прижал ее к себе, целуя мокрые от слез веки.

Она перевернула его душу то ли своим упрямым, непримиримым характером, то ли неподдельной честностью, благородством натуры. А может, его зацепила ее способность к искреннему сопереживанию, сочувствию. Она появлялась в его квартире свежая, душистая, то пронизывающе нежная, то страстная, горячая. Иногда казалась похожей на маленькую девочку, и тогда его сердце заходилось от пронизывающей жалости к ней, иногда, как матерая львица, набрасывалась на него, заставляя его чувствовать себя чуть ли не дичью, захваченной хищницей.

Он был так безоговорочно, через край счастлив тем душным летом, что не заметил, не ощутил приближения беды. Почти равнодушно выслушал разгневанного полковника Голубева, сообщившего, что сын Баркова, нанюхавшись кокаина, пострелял кого-то в клубе, и взволнованный папаша теперь требует, чтобы телохранители пацана – сотрудники агентства «Витязь» – взяли вину на себя, показали в милиции, что на отпрыска большого человека напали и охрана вынуждена была открыть стрельбу по нападавшим.

Отставной полковник мерил тяжелыми шагами кабинет в квартире на Тверской, угрожающе двигал массивной квадратной челюстью, грозился кому-то:

– Я его, суку, в порошок сотру. Упустил пацана, вырастил черт-те что, а кругом теперь все виноваты. Да разве дам я своих ребят под статью подводить из-за какого-то раззолоченного куска говна?

Олег слушал не слишком внимательно. Случившееся казалось ему рядовой проблемой для охранного бизнеса, проблемой, которая лично его не касалась. Он ведь отвечал только за подготовку ребят, за их навыки, а ведение переговоров с клиентами в его обязанности не входило. Более того, он ведь говорил тогда, после разговора с Верой, старику, что считает опасным связываться с уркаганами. Голубев только плечами пожал:

– Чистоплюйничаешь, капитан Ильин? А мне не до того. Мне надо ребятам зарплату платить.

Тем разговор тогда и закончился. Теперь же Олег не мог понять, чего хочет от него Голубев. Как он может помочь в сложившейся ситуации – связей и знакомств, позволяющих продавить Баркова, у него в Москве не было.

– Хотите, я съезжу к нему, объясню популярно, что мы на его предложение согласиться никак не можем? – предложил он. – Могу пару ребят с собой взять для убедительности.

Полковник лишь насупил седые брови:

– Ты, Олежек, вроде умный мужик, а иногда как ляпнешь… Это тебе не хулиганье на улице пугать, это человек серьезный. У него там знаешь какие волкодавы под каждым кустом? Они и тебя, и ребят наших скрутят – и не чихнут.

– Ну, это, допустим, еще вопрос, кто кого скрутит, – попытался возразить Олег.

Но отставной полковник грохнул по столу кулаком так, что задребезжал стакан с недопитым чаем:

– Не лезь в это, я сам разберусь! Ты наших московских реалий не знаешь. Да, главное, смотри, чтоб Верка не узнала. Она девка горячая, боевая – вся в меня, грешного. Полезет справедливость восстанавливать, костей не соберет.

В тот же вечер Олег, еще не веря в реальность угрозы, считая, что перестраховывается на всякий случай, спросил Веру:

– У тебя есть разрешение на оружие?

– Конечно, – пожала плечами она. – Папа позаботился, еще в девяностые. Ты же помнишь, какое время было…

Она подошла к книжному шкафу, отодвинула маленькую незаметную створку на одной из полок и показала ему металлическую дверцу сейфа. За дверцей лежал аккуратный черный браунинг.

– А что такое? У нас какие-то проблемы? – спросила она, цепко вглядываясь в его лицо.

– Все хорошо, малыш. – Он, дурачась, взъерошил ей волосы, поцеловал в макушку. – Просто мне не очень нравятся люди, с которыми твой отец ведет дела. Я тебе уже говорил… Короче, мне было бы спокойнее, если бы ты держала пистолет при себе.

– Есть, мой генерал! – она шутливо вскинула ладонь к виску.

* * *

Несколько раз его вызывали к следователю – сонному молодому парню со смешными оттопыренными ушами. Тот задавал бесконечные вопросы и строчил что-то в тетрадке.

– Что с Барковым? Он арестован? – допытывался Олег.

Следователь лишь хмуро покачал головой.

Олег лежал ночами на нарах, без сна, чутко вслушиваясь в звуки спящей камеры, каждую минуту ожидая, что Батон или еще кто-то может накинуться на него, и думал о Вере. Пытался представить себе, где она может быть сейчас. И виделось ему отчего-то то лесное озеро – стального цвета непрозрачная вода, похожая на фольгу конфетной обертки, склонившие ветки ивы, лиловые брызги медуницы в траве. И Вера на берегу – улыбающаяся, тянущая к нему обнаженные, тронутые загаром руки. Его девочка, родная, единственная, верная, преданная, любящая.

Адвокат – сутулый неопрятный человечек с длинными желтыми зубами и в засаленном пиджаке, усыпанном перхотью, – сообщил ему, к какому заключению пришло следствие:

– Гражданин Голубев под прикрытием охранного агентства «Витязь» организовал преступную группировку, которая занималась шантажом и вымогательством. В банду входила и дочь Голубева Вера Алексеевна. В числе пострадавших от противоправных действий – Барков Валерий Львович. Вас обвиняют в том, что и вы были членом банды и по приказу Голубева убили трех человек.

Олег, с трудом глотнув воздух, выговорил:

– А как же… А Барков не обвиняется в организации заказного убийства?

– В действиях Баркова Валерия Львовича состава преступления не найдено, – пожал сутулыми плечами адвокат.

Услышав это, Олег взревел, бросился на сморчка, схватил его за горло и несколько раз шарахнул плешивой головой о стену. Он не понимал, что делает, не преследовал никакой цели. Словно обезумевший от боли хищник, он готов был броситься на каждого, кто попадется под руку, будто именно этот человек был виновником его страданий и, разделавшись с ним, он мог бы испытать облегчение. Адвокатишка заорал, в кабинет влетели охранники. Олега скрутили, повалили на пол, заломили руки назад, разбили лицо о каменный пол. Он не чувствовал боли, ревел низко, надсадно, как раненое животное.

Потом был карцер – промозглый каменный мешок, в котором невозможно было ни сесть, ни лечь. Два шага от одной стены до другой. Он тыкался лбом, кулаками, коленями в сырую каменную стену, только теперь понимая, что все кончено, кончено безвозвратно. Если и было что-то, что держало его – какая-то отвлеченная надежда на справедливость, месть, то, что всем в конце концов воздастся, теперь это ушло, и весь ужас случившегося обрушился на него беспощадно. И боль, которая все это время жила внутри, которую ему удавалось заглушить мыслями о том, что виновник ее будет наказан, теперь настигла его во всей своей полноте и обреченности. Он отдал бы все, чтобы пустить пулю себе в висок. За нож, за бритву, за веревку – что угодно, что позволило бы ему прекратить эту муку.