Читать книгу "Мултанское жертвоприношение - Сергей Лавров"

Следуя рабочей версии своей, удалось мне разыскать в глуши лесов вотских одного полубезумного волхва-туно, искалеченного медведем в ту самую пору, как пропал Матюнин. Волхв этот рассказал мне, что четыре года назад он, будучи в сговоре с шайкой кладоискателей, замолил в окрестностях вотяцкой деревни Люга, где по преданиям спрятано золото разбойника Пугачева, одного «двуногого». Целью жертвоприношения было вызвать злого бога подземелий Акташа, чтобы тот помог добыть клад. Однако во время жертвоприношения, происходившего глухой ночью в лесу, когда была уже отсечена у жертвы голова и вынуты легкие и сердце, бог Акташ разгневался и в образе огромного медведя набросился на кладоискателей. Волхву досталось больше всего. Медведь его попросту скальпировал, и выжил туно-гондырь чудом. Раненый, он бежал без оглядки из тех мест, и с тех пор скрывается от мести Акташа далеко, под медвежьей шкурой, снимать которую боится и днем и ночью.

— Что ж он вам вот так, запросто, в убийстве и признался? — скептически спросил Карабчевский, слушавший, однако же, с неослабным вниманием.

— Он не воспринимает это как убийство, — сказал Кричевский. — У меня, конечно, есть свидетель-переводчик, но, полагаю, привлечь этого туно к суду будет непросто, поскольку при малейшей угрозе ему он от своих слов откажется.

— Самооговор! — пожал плечами адвокат. — Вы еще, небось, этой мерзкой камышовой водкой его накачали?! Я бы его защитил легко.

— Все это было бы так, — продолжал сыщик, — кабы не нашлось косвенных свидетелей убийства и прямых виновников всей последующей неразберихи. Выбравшись едва из тех глухих мест, повстречал я спешившего мне навстречу урядника Соковникова, которого пристав Тимофеев отрядил ко мне вместо себя, поскольку сам вызван был вами к суду и присяге. С этим Соковниковым разбирали мы в волости записи о фактах нахождения в округе кладов и появления на руках у населения драгоценных изделий и золотых и серебряных монет. Выяснили, между прочим, что четыре года тому некий нищий пытался на базаре в Кузнерке сбыть золотой ефимок времен Иоанна Грозного и покорения Казани. Задержать нищего не удалось, поскольку он испугался особого внимания окружающих, проявленного к его находке, и поспешно скрылся до прибытия полиции.

— Полагаете, это мог быть Матюнин? — спросил Карабчевский, вытащив из внутреннего кармана сюртука, специально нашитого для этих целей, длинную сигару.

— Полагаю, — согласился сыщик, глядя, как гость напрасно ищет взглядом щипцы для откусывания сигар, и протянул ему обычный нож. — Но главное состояло не в этом. На каком-то этапе обширных бесед наших с Соковниковым, человеком, кстати, весьма трезвого и практического рассудка и непьющим, заинтересовался я родственниками обвиняемых вотяков и попросил урядника составить мне подробный списочек их родословных вотяцких. Не упомню уже, с чего это мне в голову пришло. И вот, посреди множества фамилий, добросовестно выписанных исполнительным урядником из церковных и земских книг, обнаружил я, на удивление, что крестьянин Старого Мултана Василий Кузнецов, который был в ту ночь караульным и, по версии обвинения, привел нищего Матюнина в избу вотяка Кондратьева, состоит в кумовьях с крестьянином Антоном Евстаховым из деревни Люга! Понимаете, к чему я клоню?!

— Не понимаю, — без обиняков признался Карабчевский, слушавший очень внимательно. — Кто таков этот Антон Евстахов? В деле он никак не фигурирует.

— Разумеется, не фигурирует! — согласился Кричевский. — Все следствие только вокруг Старого Мултана и вертелось! Антон Евстахов и Демьян Петров — два вотяка-язычника, жители деревни Люга, известные в округе охотники. На медведей, в том числе. Когда мы Люгу проезжали, хотел я с ними повидаться, да Петров через домашних сказался уехавшим на мельницу, а Евстахов дома лежал с побитой мордой, и жена его сболтнула сдуру, что он через кума, то бишь, через обвиняемого Василия Кузнецова, пострадал!

Из этого сделал я заключение, что Антону Евстахову нечто известно, что может облегчить участь родственника его, Василия Кузнецова, но кто-то, возможно, все сообщество крестьянское, не дозволяет ему про это с полицией разговаривать, и аргументы веские к морде его прикладывает. Поскольку была у меня уже весьма твердая версия, и даже место событий было мне известно по описанию туно-гондыря, поспешил я обратно в Люгу, дорогой уже знакомой, и свалился к ним, как снег на голову. Антон Евстахов допроса не выдержал, да и не очень-то запирался, радуясь, что полиции и так все известно, и, следовательно, он перед односельцами своими чист будет. Он рассказал, а Демьян Петров впоследствии подтвердил, что четвертого мая 1892 года пошли они на охоту на медведя, и где-то в огромном лесном урочище между реками Люга и Кылт, где я, кстати, заблудился, как младенец, подранили крупного самца. Медведь, однако, ушел в заросли, и они, повинуясь негласному кодексу охотничьему, по которому подранка оставлять в живых нельзя, чтобы никого не искалечил и не убил, направились по следам его. Видимо, рана у медведя была легкая, потому что они гнались за ним до самой темноты, но так и не смогли пристрелить. Сошла ночь, они срубили себе лабаз на ветвях сосны и устроились там с ружьями, опасаясь ночного нападения, так как слышали, что медведь ревет где-то неподалеку.

Ближе к рассвету вдали послышались им людские крики о помощи и звериное рычание. Они сошли с лабаза, и, будучи при ружьях, направились в ту сторону. Вскоре в предутренней мгле замаячил, замигал им свет угасающего костра. Они пошли на огонь. Взорам их представилась ужасающая картина. Посреди сырой низины, меж раскиданных в беспорядке мотыг и лопат, возле начатой ямы, лежал навзничь обезглавленный труп, несомненно для них жертва медвежьей свирепости. Все вокруг было испещрено следами, людскими и медвежьими, но ни живых людей, ни зверя уже и в помине не было.

Вотяки остолбенели. Им не могло прийти в головы, что они видят неудачное жертвоприношение человеческое. Они нимало не усомнились, что это страшное убийство — дело медведя, ими подраненного, а, следовательно, и на них лежит вина в крови убитого. Дело усугублялось еще тем, что место это находилось на землях их родной деревни, а значит, они своею нерадивостью, неудачей в охоте навлекли на односельцев «сухую беду», следствие об убийстве. Недолго думая, имея в запасе всего два-три часа до полного рассвета, до третьих петухов, они срубили крепкую жердь, подвесили к ней обезглавленный труп, собрали на поляне все, что имело отношение к нему, и спешно понесли свою страшную добычу к земле чужой деревни. Голову они так и не нашли, решили, что ее сожрал или закопал медведь, у которого это в обычае. Зато подобрали азям с синею заплатою и котомку.

Им, конечно, не поспеть было до того, как проснутся деревни в округе. Хотя они и убеждали меня, что действовали только вдвоем, я их на этом подловил и заставил выдать сообщника. Им оказался их односелец Григорий Жаркий, который в тот день, на беду себе, встал пораньше, чтобы поспеть на конскую ярмарку в Старый Трык. Повстречав его на дороге, они сознались и попросили помощи. Жаркий согласился помочь. Втроем они уложили мертвое тело и вещи к нему в телегу, и он галопом домчал их до той самой злополучной тропы, ведущей от Чульи до Аныка. Там Жаркий поворотил лошадей назад и, никем не замеченный, спешно продолжил прерванный свой путь на ярмарку, чтобы не вызвать ни у кого подозрений, а Евстахов с Петровым бегом потащили тело вглубь леса. Им казалось, что ежели они бросят нищего на тропе в лесу, то следствие посчитает его жертвою нападения лесного зверя, что не столь уж редко случается в тех местах. Они уложили тело погибшего поперек тропы, подсунули котомку, и напоследок Евстахов, неизвестно из каких соображений, прикрыл зияющую на шее кровавую рану полой накинутого сверху азяма. Говорит, страшно стало. В деревню воротились они лишь на следующее утро, сказав, что медведя не нашли, и охота не задалась.