Читать книгу "Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли"

И вот в этой веренице мрачных мыслей, выводов и предположений, вертевшихся у меня в голове, один смешной вопрос не давал мне покоя: «С какой стати члены тайного общества прозвали синьора Станислао Кальпурнием?» Жаль, что я раньше не спросил у них, ведь это было так просто… Теперь, когда я вот-вот навсегда покину стены пансиона, мною овладело страшное любопытство, постепенно отодвинув на второй план все остальные тревоги…

Вдруг я увидел, что по коридору проходит Микелоцци, и бросился к нему.

– Скажи, – выпалил я, – почему синьора Станислао прозвали Кальпурнием?

Микелоцци с изумлением уставился на меня.

– Что-что? – ответил он. – Ты что, не знаешь, что случилось? Тебя не вызывали?

– Вызывали и выгнали из пансиона. А вас?

– И нас!

– Хорошо, но я не могу уехать отсюда, не зная, почему синьора Станислао называют Кальпурнием…

Микелоцци рассмеялся.

– Загляни в римскую историю, и поймёшь! – ответил он и убежал.

Тут мимо прошёл мальчик из моего дортуара, некий Эцио Мази, с еле заметной ехидной усмешечкой.

Эта усмешка вдруг открыла мне глаза. Я вспомнил, как однажды мне пришлось сказать ему пару ласковых и даже припугнуть взбучкой; всем известно, что он любимчик синьоры Джелтруде. В общем, всё сошлось, это он нас выдал.

Недолго думая, я схватил его за руку и потащил в дортуар, прошипев:

– Слушай, Мази… мне надо тебе кое-что сказать.

По дороге я лихорадочно размышлял, как выбить из него признание и как отомстить, если это и правда он.

Наконец план действий готов. Я ослабил хватку и с самой любезной улыбкой в мире предложил ему сесть на мою кровать.

Он был белый как мел.

– Не бойся, Мази, – сказал я ему сладким голосом, – я привёл тебя сюда, чтоб отблагодарить.

Он посмотрел на меня с подозрением.

– Я знаю, это ты рассказал синьору Станислао, что в ту ночь я выходил из дортуара…

– Неправда!

– Не отпирайся, он мне сам сказал. Я как раз за это и хочу тебя отблагодарить, ты оказал мне большую услугу…

– Но я…

– Понимаешь, мне тут так надоело… Я же нарочно делал всё возможное, чтобы меня выгнали! Даже не верится, что я сижу и жду своего отца, который вот-вот за мной приедет! Чего мне на тебя злиться? Ты же помог мне достичь цели.

Он всё ещё не верил своим ушам.

– А теперь, раз ты уже оказал мне однажды услугу, сделай для меня ещё кое-что… Знаешь, мне очень хочется сбегать попрощаться с одним моим другом и оставить ему на память свою форменную тужурку; можешь подождать меня здесь и сказать сторожу, если он придёт за мной, что я сейчас вернусь?

Мази наконец мне поверил и теперь был страшно доволен, что так легко отделался.

– Конечно! – ответил он. – Иди-иди, я побуду здесь!..

Я убежал. Рисовальный класс, что рядом с дортуаром, оказался открыт, и в нём никого не было.

Я расстелил свою тужурку на скамье, взял кусок мела и написал на спине большими буквами: ДОНОСЧИК.

Потом побежал обратно, но в дортуар вошёл спокойно, размеренным шагом, держа сложенную тужурку за воротник.

– Я не смог найти друга, – сказал я. – Ничего не поделаешь! Что ж, тогда я оставлю свою тужурку тебе, а ты мне дай свою в память о твоей услуге. Поменяемся? Ну-ка примерь.

Я помог ему переодеться – так, чтобы он не увидел надписи на спине.

Потом я застегнул ему пуговицы и похлопал по плечу:

– Дорогой Мази, она сидит на тебе как влитая!

Он осмотрел себя и остался доволен. Потом встал, протянул мне руку (я, конечно, сделал вид, что не заметил: мне претило пожимать руку предателю) и сказал:

– Что ж, прощай, Стоппани!

Я взял его под локоть и потащил к двери:

– Прощай, Мази, и спасибо тебе!

Я смотрел ему вслед, как он уходит по коридору с позорной надписью на спине.

Вскоре вернулся сторож и сказал:

– Собирайтесь, ваш отец приехал, он в кабинете директора, разговаривает с синьором Станислао.

У меня мелькнула мысль тоже пойти к директору и прямо в его кабинете, при нём, рассказать отцу всё: от супа на грязной воде до спиритического сеанса.

Но, к сожалению, опыт мне подсказывал, что взрослые не верят детям, особенно когда те говорят правду.

Не стоит и пытаться. Директор всё равно скажет, что это враньё, гнусная клевета, обычные мальчишеские россказни, и отец скорее поверит ему, чем мне. Уж лучше молчать и смириться с судьбой.

Так что, когда мой отец пришёл за мной, я ничего не сказал.

Мне очень хотелось броситься ему на шею и обнять, я же целый месяц его не видел, но он глянул на меня так сурово, что я так и застыл. Отец бросил:

– Пошли!

И мы уехали.

В дилижансе он тоже не проронил ни слова. И нарушил молчание только на пороге дома.

– Вот ты и вернулся, – сказал он, – но это дурное возвращение. В следующий раз отправлю тебя в исправительный дом, предупреждаю.

Его слова напугали меня, но я быстро утешился в объятиях счастливых мамы с Адой, которые плакали навзрыд.

Я никогда не забуду этот миг! Если бы папы только знали, как полезно для детской души такое ласковое обращение, они тоже бы старались всплакнуть при всяком удобном случае, а не напускали на себя грозный вид, которым всё равно ничего не добиться.

А на следующий день, то есть 15‑го, я узнал, что приехал Джиджино Балестра! Его тоже выгнали из пансиона из-за великого заговора 12 февраля – этого памятного события в истории итальянских, нет, европейских пансионов. Я очень обрадовался этому известию, надеюсь, мы теперь будем часто встречаться с моим дорогим другом… Может, даже нам доведётся полакомиться пирожными в их роскошной кондитерской… разумеется, тайком от его папаши, который, даром что социалист, пирожными делиться не любит.

А вчера я узнал ещё одну новость.

Синьор Венанцио, этот старый паралитик, которому я вырвал удочкой последний зуб, похоже, при смерти, бедняга, и мой зять уже ждёт не дождётся наследства.

Так, по крайней мере, я понял из разговоров взрослых; ещё я слышал, что Маралли, как только узнал, что я вернулся из пансиона, сказал Аде:

– Умоляю, следите, чтобы он не появлялся в моём доме, не то прости-прощай, расположение дядюшки, которое мне кое-как удалось вернуть, и он в самом деле лишит меня наследства!