Читать книгу "Отложенное самоубийство - Алексей Макеев"

Обугленная зазноба комиссара Уля?

— Пчела Майя была одна, без друга?

— Одна. Она сама водит машину. Приехала в магазин на шикарном черном «Мерседесе».

Бумс!

А Уль мне ничего про «Мерседес» своей подруги не сказал! Забыл или скрыл? Вот в чем вопрос.

— Ну, ладно, мурзичек, рада была услышать твой голос. Пока-пока!

Я торопливо спрашиваю, пока Лана не отключилась:

— Я так и не понял: зачем ты позвонила?

В ответ раздраженное фырканье:

— Просто я соскучилась, дурачок! Чюссхен!

— Чюсс!

Приятно, наверное, когда кто-то по тебе скучает, но моя голова занята совершенно другим. Теперь передо мной уже целый гараж долбаных черных «Мерседесов»: пчелиный, афганский и пингвинский. Майя — Уль, Харун, Крюкль. Загадка приобретает все большие масштабы. Нужно нащупать путеводную нить, которая приведет меня к могиле Ханса и Гретель. А я уже и так обмотан путеводными нитями, как швейная катушка.

Вспоминаю про просьбу Харуна и пишу электронное сообщение Алоису Кальту. Прошу встречи. Предупреждаю, что со мной приедет журналист. Пусть Кальт побеспокоится о разрешении на свидание с двумя посетителями.

Колокола объявляют обеденный перерыв. Тоже надо. Размышлять можно и за кухонным столом. Даже еще лучше. Глазами ищу геккона. Вот он где! Ламбада наелся до отвала, перебрался в зал и сидит в горшке с цветами. Дачник! Оставляю его в зале за старшего и двигаю себя в кухню.

Сегодня на обед у меня пельмени из бесконечного мешка. Там еще много осталось. Можно один раз всю дружину Ермака накормить. К пельменям неизменный кофе со сливками и сахаром. Чай я не пью. Он теперь мне противен как рыбий жир. Смотрю на упаковки с таблетками, купленными совсем недавно у двух полногрудых баварок с разноцветными челками. Выпить полтаблетки, что ли? А зачем, собственно? Все равно скоро ложиться и помирать. Логично? С тех пор, как Марина уехала, я ни разу не принимал лекарств. Пока варятся пельмени, сижу, барабаню пальцами по столу. На моем тайном языке это означает: «Бесполезняк все эти ваши таблетки!»

Обед готов. Открываю рот для приема первого пельменя, но… Звонит мобильник. Человек-пингвин. Бывший комиссар Крюкль собственной персоной. «Халло! — Халло!» Крюкль, как обычно, не тратит время зря и сразу берет быка за рога. Что мне рассказал Генрих, кто его пытался убить, кто знает об алиби Алоиса Кальта? Не обращаю внимания на грубоватый тон и говорю, что знаю.

Крюклю интересно все, каждая деталь. Сразу чувствуется, что разговариваешь с полицейским. Он пытается вытянуть из меня даже больше, чем я знаю, но тщетно. С Генрихом я не поговорил, в дом к нему не заходил, роковой «Мерседес» практически не видел. А про геккона Ламбаду человеку-пингвину неинтересно.

Весь наш разговор занимает минут двадцать. Наконец Крюкль вкуривает, что больше ничего не узнает, и откланивается. «Чюсс! — Чюсс!»

Ем остывшие пельмени. С застывшим сливочным маслом. Слушаю новости про пробки на дорогах. Думу думаю.

Двадцать лет назад через дырявые руки Крюкля провалилось множество интересных фактов, позволивших бы направить следствие в верном направлении. Алоис Кальт скрыл от полиции свое алиби, а сам Крюкль не смог узнать, что во время преступления Кальт находился у Харуна с Наджией. Беа пыталась признаться в том, что виновата она, но от нее отмахнулись. Генрих вообще остался в стороне, а ведь он что-то знает! Не зря же его пытались убить.

Колокола за окном насмешливо трезвонят: «ду-рак, ду-рак, ду-рак!» Надеюсь, что это про Крюкля. Я согласен с ними. Наверное, и маленькие призраки согласны с колоколами. Не зря же Ханс и Гретель надоедают мне своими визитами. Никак не угомонятся. Я чувствую, что они и сейчас где-то рядом. Пока хоть один человек помнит их, они здесь — в нашей Яви. Это потом мертвецы уходят навсегда в серую пелену небытия. Когда на этом свете не остается никого, кто мог бы подумать о них, мысленно поговорить с ними.

Бурный поток времени уносит вторник — день звонков — куда-то в безбрежный океан прошлого и, как подводная лодка из пучины, всплывает среда — день, без преувеличения изменивший жизнь всех действующих лиц этой истории.

Однако невыразительное утро судьбоносного дня наступает как обычно. Колокола, объединившись с толстым будильником, громогласно возвращают меня из ночного бездумья в холодную спальню, на кровать перед могучим шкафом. Такой у них религиозно-светский альянс. Когда союзники умолкают, встаю, поднимаю рольставни в знак начала нового дня. Смотрю в окно: нет ли дождя. Дождя нет. На Песталоцциштрассе господствует хмурь и безнадега. Было бы странно в конце октября ожидать чего-то другого. Веду себя в ванную комнату. По дороге сонно здороваюсь с Ламбадой. Геккон встречает мутный рассвет на даче — в цветочном горшке. Ламбада мне не отвечает, но я знаю, что он мне рад. У него не так уж много друзей.

Умываюсь, чищу зубы, бреюсь. Скучный ритуал, отличающий цивилизованного человека от дикаря. Но зато у дикарей есть свои ритуалы. Не такие скучные. Освежить цветной глиной боевую раскраску, с уханьем попрыгать вокруг костра, пожарить на завтрак зазевавшегося белого миссионера. Кстати, о завтраке! Вернее, «сегоднике». Проблема проблем. Багет с французским сыром у меня кончился, так что на повторение пира по-галльски рассчитывать не приходится. Сегодня французы отдыхают. Перехожу на немецкую колбасу с баварским крестьянским хлебом. Конечно, это не хорошо прожаренный миссионер, но тоже неплохо. Даже дикарям пришлось бы по вкусу. Мне — тем более.

«Антенне Байерн» над головой не дает забыть о пробках на дорогах. Я же за едой думаю о своей собственной пробке — пробке в моем приватном расследовании. Что теперь? Куда пойти, куда податься? До красивого ухода из моей жизни осталось всего ничего, а я буксую на месте. Обессиливающий ручей моих черных мыслей прерывает звонок домашнего телефона. Смотрю из кухни на телефон. Меланхолично жую колбасу. Не хочу брать трубку. Свои мне звонят на «хэнди». Телефон надрывается, не переставая. Ламбада укоризненно пялится на меня со своей дачи вертикальными зрачками. Ладно, уговорил, сейчас подойду.

В трубке незнакомый женский голос. Говорит по-немецки, спрашивает меня. Я откликаюсь. Поздно теперь прятаться в кухне за колбасой.

— Вас беспокоит хирургическая клиника. У нас находится некий Генрих Кальт. Сегодня утром он вышел из комы. Герр Кальт убедительно просит вас немедленно приехать к нему. От себя могу добавить, что герр Кальт в очень тяжелом состоянии. Если вы решите встретиться с ним, не откладывайте, пожалуйста!

Вау! Неожиданно! Благодарю медичку, заверяю, что сейчас же примчусь. Похоже, что геккон многозначительно подмигивает мне из своего горшка: мол, что я говорил, а ты не хотел брать трубку! Ладно, мухоед! Твоя взяла.

Теперь передо мной встает в полный рост новая проблема: как добраться до клиники. Лана работает, все мои родственники с колесами тоже. У Кати — кот. Остается Харун. Он же хотел помогать, вот пусть и помогает. Набираю номер Харуна. «Халло! — Халло!» Афганец отвратительно бодр и свеж. Рвется в бой. На мою просьбу отвезти меня в клинику коротко отвечает своей скороговоркой: «Сейчас буду! Чюсс!» Едва успеваю назвать ему свой адрес, как он бросает трубку. Я вздыхаю. Барабаню пальцами по мобильнику. На моем тайном языке это означает: «Диктофон, костюм, рубашка, галстук в тон, и вперед на мины!»