Читать книгу "Как я съел асфальт - Алексей Швецов"

– Эротика? Это типа Набокова? Типа «Лолиты», только наоборот? Ну… в таком же направлении?…

– Ну почему эротика?! – возмутился Паша. – Просто хорошая книга. Прочитай!

– Да надо как-нибудь, – отмахнулся Саша.

А Паша увлекся новой идеей.

– «Сто лет одиночества» помнишь? – спросил он у Саши.

Вопрос застал Сашу врасплох, но Саша не хотел ударить в грязь лицом и с горячностью закивал:

– Детский сад, ей-богу! Помню. Очень даже хорошо помню.

Но задумчивое выражение лица Саши не обмануло Пашу.

– Ты не читал! – воскликнул он.

– Как не читал? Читал! – отстаивал свою точку зрения Саша.

– Ну, тогда скажи, кто написал! – засмеялся тогда Паша.

– Кто… кто… писатель один, – нахмурился Саша.

– Эх, ты! – укоризненно покачал головой Паша. – Маркес написал. Знаешь такого?

– Кто ж не знает старину Маркса? – искренне возмутился Саша.

Паша как-то странно тогда посмотрел на Сашу и задал вопрос:

– А ты вообще читаешь?

– Конечно! – с таким блеском в глазах, так убедительно произнес Саша свое «конечно», будто только тем и занимался, что читал все дни напролет.

– Что ты сейчас читаешь?

А Саша вспомнил неодолимую «Рубашку», что дала ему Оля, и ответил:

– Грушковцова сейчас читаю. Но мне как-то не пошло. Как-то не очень. Не вдохновляет. А если сказать честно, то скучно. Он читателей за полных идиотов держит. Он по пять раз одно и то же разжевывает. По два, понимаешь, по два, а то и по три раза одно слово повторяет. Повторяет и повторяет. Боится, что никто не поймет его мысли. Что-то уточняет все время, точнее, растолковывает. А зачем? Зачем разъяснять? И еще делать это так навязчиво… А читать хочется так, чтобы накрыло, чтобы от корки до корки… за ночь. За одну ночь, как в детстве под одеялом с фонариком, чтоб не отрываясь…

– А поэзию читаешь? – поинтересовался Паша. – Рембо читал?

– Он что, еще и стихи пишет?! – очень удивился Саша.

– Кто?!

– Ну Рэмбо? Точнее, Сильвестр. А еще точнее, Сталлоне.

Паша тогда как-то очень грустно вздохнул и сказал:

– Тебе Саша надо больше читать. Если ты хочешь стать писателем или поэтом, надо много читать! Надо учиться мастерству у других мастеров.

Саша тогда очень искренне рассмеялся. Рассмеялся и сказал Паше. Сказал ему очень логично и правильно.

– Старик, – сказал он, – если я буду читать, много читать, то мне не останется времени, чтобы писать самому.

А вообще, Паша нравился Саше. А особенно нравилась его походка. А еще Паша умел одеваться хорошо и правильно. И это тоже нравилось Саше. А еще Паша был невероятно влюбчивый. Не реже, чем три раза в году, Паша влюблялся. И влюблялся он очень сильно. Точнее, считал, что сильно. Но все это сильное чувство тут же пропадало, терялось и забывалось, когда Паша знакомился с другой своей сильной любовью.

Саша любил слушать его рассказы о похождениях и ситуациях, в какие умудрялся попадать его друг. Саша и сам не раз попадал в такие же истории, поэтому он искал – и даже видел, отчетливо видел – параллели. Они, Саша и Паша, были очень похожи. Похожи во многом. Похожи, как одна страница, написанная Грушковцовым, на другую, точнее, на другую, на другую такую же…

Паша учился не в Москве. В своем родном городе. И учился он в Политехническом институте на факультете роботизации производства.

Сразу после выпускных экзаменов в школе отец Паши, зная о склонности сына к праздному образу жизни и стойкому отвращению к учебе, твердо сказал:

– Паша, ты уже большой, можно даже сказать, взрослый мальчик. А точнее, уже и не мальчик вовсе, а парень. А я, ты знаешь, в твои годы…

«Ну, все понятно, – подумал Паша, – завел теперь свою пластинку на полчаса». Но скорее, не почтительное отношение к возрасту и опыту отца, а строгость последнего и широкий ремень, поддерживающий отцовские брюки, заставили Пашу внимательно слушать родителя. Точнее, и не слушать даже, а делать вид.

Паша делал вид, что внимательно следит за всеми подробностями истории отцовского детства. Он уже столько раз слышал этот рассказ о трудных послевоенных годах, что мог бы выучить его наизусть, не обладай его отец изрядной долей фантазии. Папа всякий раз вводил новые персонажи, грустная история трудного детства деревенского подростка обрастала новыми подробностями, где он представал перед сыном в самом выгодном свете. Так, по рассказам отца, умнее и сообразительнее маленького Вани, как его звали, в деревне никого не было. Все ходили советоваться с Ивашкой, которому было всего-то семь лет. И даже однорукий агроном дядька Петро не раз обращался к умному не по годам Ивану.

– А что, Ванятка, не пора ли хлеб убирать? – разгоняя едкий дым махорки рукой, спрашивал агроном, заискивающе глядя в голубые глазки мальчика, коловшего огромным колуном дрова. – Что скажешь? Может, уже пора, пока вёдро?

Ваня утирал со лба пот рукавом перешитой отцовской рубахи, смахивал с рук прилипшие щепки и долго смотрел на небо. Потом шел за агрономом на поля. Там он переламывал в не по-детски грубых пальцах колосок, брал в руки землю, зачем-то нюхал ее и выносил свой вердикт:

– Погоди, дядька Петро. Дай хлебу напитаться. Дай ему соком налиться. Неделю еще дай. А потом уж можно и убирать.

– А как же вёдро? – сомневался агроном.

– А что вёдро? – спокойно спрашивал Иван, бросая сметливый взгляд на задумчивого агронома. – Вёдро еще три недели продержится.

Паша как-то пытался несколько раз воспользоваться даром отца к предсказанию погоды. Но удивительные способности отца к прорицанию погодных условий были со временем утрачены. Он часто ошибался. Ошибался даже после того, как внимательно выслушивал прогноз погоды по радио.

– Это все потому, что в космос летать стали так же часто, как твоя бабушка и, по совместительству, моя теща к нам в гости ходит, – объяснял свои неудачи Иван. – Экология нарушена. Вот природа и бунтует.

А между тем, по рассказам отца, слава маленького Вани из деревни Бычье Вымя катилась по всему району. И вот уже из соседних колхозов потянулись ходоки к умненькому мальчику. Кому избу справить, у кого мерин не доится, кому индюка подковать… Все шли к Ванятке. И он никогда не отказывал в помощи, всем давал полезные советы и ценные указания. А еще Ваня отлично учился в школе и успевал работать. Так маленький Иван содержал семью, в которой кроме него и собаки Шарика было много скотины. Еще были шесть старших братьев, четыре сестры да мать, которая с детства «маялась от чахотки».

А Паша слушал отца и молчал. Он уже, скорее по привычке, знал, в каком месте надо кивнуть, где улыбнуться, а где и нахмуриться, выражая свое недовольство к несправедливости, которую проявлял «шибко пьющий» председатель колхоза, из зависти не дававший Ивашке законных трудодней.