Читать книгу "Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки - Мэрилин Монро - Эндрю О'Хоган"

— Собственное «я», — ответила Мэрилин. — Да, вот так все просто. За славой ты перестаешь видеть собственное «я».

— Мы еще непременно это обсудим.

С брюк Кеннеди свисала ниточка, и мне захотелось поиграть ею, потянуть зубами и оторвать.

— Ну, я ответила на ваш вопрос, теперь ваша очередь.

— Хотите узнать, не я ли вызволил Мартина Лютера Кинга из рейдсвиллской тюрьмы?

— Пожалуй. Лестер Маркел из «Нью-Йорк таймс» сказал, что вы с генеральным прокурором постарались на славу. Вы позвонили миссис Кинг, когда ее мужа держали в этом месте… в тюрьме. Он вам сказал, что миссис Кинг беременна. Вы позвонили ей, чтобы морально поддержать, и слух об этом облетел все сообщество, церкви, народ обратил внимание. Вы действительно это сделали, господин президент? Вы позвонили жене Кинга?[42]

— Уж очень вы меня расхваливаете, — ответил Кеннеди. — Дело было крайне рискованное. Но, должен сказать, все благодаря Харрису Уоффорду, моему консультанту. Мы очень рисковали на юге — столько голосов можно было потерять и столькими голосами еще предстояло заручиться. Даже отец доктора Кинга тогда поддерживал Никсона.

— И доктора Кинга арестовали? За то, что он пришел в закусочную в Атланте?

— Верно. Его посадили в тюрьму.

— А вы его освободили?

— Нет. Ну… Скажем так. Мы не могли позволить себе открыто поддерживать Кинга в борьбе за отмену сегрегации. Это бы никому не принесло пользы.

— Но вы же хотели…

— Разумеется! Однако приходилось действовать очень осторожно. Утром мы раздували пожар, а к вечеру его тушили. — Президент к этому времени чуть повернулся в сторону и обратился к группе слушателей, что послужило сигналом к окончанию флирта с моей хозяйкой. — Наших людей бросали в тюрьмы. Ку-клукс-клан свирепствовал. Доктора Кинга посадили в тюрьму особо строгого режима, и тогда у Уоффорда возникла идея: позвонить Коретте. Просто сказать ей несколько теплых слов. В чикагском аэропорту у меня выдалась свободная минутка, и я, черт подери, просто взял телефон и позвонил!

Мэрилин глотнула шампанского и поставила бокал рядом со мной. Я облизнул краешек. Ее глаза были широко распахнуты: она опьянела. Видимо, перед выходом она приняла успокоительные и теперь совсем перестала себя контролировать.

— Что же вы ей сказали?

Президент улыбнулся с видом ветерана многочисленных кампаний за любовь незнакомых людей.

— Я сказал, что понимаю, каково ей — ждать ребенка, когда муж сидит в тюрьме. Сказал, что мы волнуемся за нее и за доктора Кинга.

— Умница, — проговорила Мэрилин (то ли мне, то ли нет).

— Бобби чуть не спятил. — Президент тоже принял успокоительное, и оно уже вовсю действовало. — До выборов оставалось каких-то тринадцать дней. Он так разозлился, что потребовал освободить Кинга. Он не мог допустить, чтобы какой-то линчеватель приговорил борца за гражданские свободы к трудовой колонии. Ну и все. Я сделал звонок, потом Бобби сделал звонок, и дело устроилось.

Питер Лоуфорд склонился над плечом Мэрилин и бойко, как профессиональный репортер, спросил:

— Это ведь весьма существенно отразилось на выборе чернокожего населения южных штатов, не так ли?

— Да. Весьма существенно. — Президент с улыбкой подался вперед и взял стакан. — А знаете, что потом сказал Кинг-старший? Знаете? Что теперь он проголосует за Кеннеди, несмотря на то что я католик и все прочее.

Публика засмеялась.

— Можете в это поверить? Что отец Мартина Лютера Кинга — эдакий ханжа? — Тут он вновь доверительно взглянул на Мэрилин. — Что ж, у нас у всех есть отцы, не так ли?

Большинство гостей расселись вокруг бассейна, другие стали проталкиваться через охрану к пляжу, и я пошел за ними. Уселся рядом с двумя молодыми мексиканцами, которые на вечеринке обслуживали гостей. Я был рожден для Мексики. Ребята хохотали и подначивали друг друга, напоминая юных техассцев, что возили меня смотреть НЛО — в тот вечер, когда мы слушали рок-н-ролл. Они курили травку, передавали бульбулятор туда-сюда по песку и гладили меня, приговаривая: «Вот так, малыш». Воздух был мягкий, небо — сплошь в желтых полосках. Официанты не ожидали, что вечеринка выйдет такой неформальной, но их сияющая кожа, белоснежные рубашки, галстуки-бабочки отчего-то вписывались в обстановку. Они разговаривали о том, как обалденно выглядят звезды, какая вкусная тут еда и как круто смотрятся вооруженные до зубов охранники. Один из официантов — молодой парень из «Уоттса» по имени Хабрил — почему-то не захотел брать меня на колени. Он тоже курил марихуану, запах которой мешался с его собственным сладким запахом, и объяснял остальным, что у него нет времени на собак.

Я с удовольствием слушал этих ребят. Вечернее небо посинело, и я жадно глотал мягкий воздух. Люди так заняты мыслями о рае, что не видят рая вокруг себя. Для меня та ночь стала ночью слушания — нет, целой жизнью слушания, — при этом меня никто не слышал. Рядом с домом Лоуфорда я вдруг вспомнил Плутарха, его чудесное сочинение «Об умении слушать». В поле моего зрения попала самка джек-рассела: она промчалась мимо и бросилась к воде. Я выскочил из рук официанта и кинулся следом, прямо к пенящейся на мокром песке кромке воды. Вообще-то я влюбляюсь медленно (и быстро продумываю тактику промедления), но при виде джек-рассела мое сердце завертелось, точно теннисный мяч. Кто же она?

Я подошел и кивнул на своих юных друзей-мексиканцев. Она посмотрела на меня: о, что за дивное движение длинных ресниц!

— Молодежь усваивает добродетель только ушами, — заметила она.

— Они классные ребята, — ответил я. — Мой типаж.

— Любишь Мексику?

— О да, — сказал я. — Страна моей мечты, конечный пункт назначения. Мексика всегда в моем сердце. Думаю, мы туда скоро поедем. Так, небольшое путешествие. Я слышал, как хозяйка об этом говорила.

— Везет! Я никогда не была в Мексике.

— Да… Там с Троцким кое-что случилось… То есть он…

— Знаю, — сказала джек-рассел, прирожденная реалистка. — Он умер. Вы дружили?

— Нет, он жил еще до меня. Мои первые хозяева его боготворили. Ну, ты понимаешь.

— А то! Первая любовь остается с нами на всю жизнь.

Мы стали ходить кругами, нежно обнюхивая друг друга. Потом сели у края воды, я ткнулся носом в ее щеку и лизнул ушко.

— Поаккуратнее, милый, — сказала она. — Я занята.

— Где живешь?

Она сделала несколько шагов вперед и кивнула на ярко освещенные дома за береговыми скалами.

— В Пацифик-пэлисейдс.

— Правда?

— Тебе нравятся писатели, верно? — спросила она. — Я это чую. Мы два сапога пара.