Читать книгу "Медленная проза - Сергей Костырко"

Мне вдруг захотелось пожить в Крыму.

В море поплавать – и на рассвете, когда розовое еще солнце будет стекать с выброшенной из воды руки, и вечером – в зеленоватом лунном мерцании, но уже не одному, а, скажем, – вдвоем.

На солнце пожариться в той пустынной сонной бухточке.

В теннис поиграть. Вот этого вдруг тоже захотелось. Очень.

Нет-нет, просто – в теннис. Теннисист из меня никакой, только для «курортного тенниса». Это когда в пару тебе ставят молодого техничного игрока, гарцующего перед девицей с той стороны сетки; а со старательной девицей будет играть такой же, как и ты, «олд мэн», но с остатками былой теннисной лихости. Ну и без разницы! – все равно это замечательно: отрывистый глуховатый «п-м-м!» ракетки при ударе, тревожно-радостный колотунчик, когда на подачу встает теннисный ветеран и целит, паскуда, именно в тебя, стоящего на задней линии, чтобы отыграть пропущенный только что мяч; тугой румянец, расползающийся по щекам девицы, прилипшие к вспотевшей ее шее волосы. Но все это – сопутствующее. Главное же – свободный мощный мах руки с ракеткой или неожиданный для тебя самого рывок всем телом вперед на вяленькую отмашку девицы, – достать и перекинуть мяч в дальний, как раз опустевший – лопухнулись ребята! – угол. Недоступные в обычной жизни состояния, когда руки, ноги – все тело твое – быстрее и умнее тебя…

– …а если честно – сам виноват! Спасибо скажи, что так кончилось, – майора уже совсем развезло. – Хули ты у них под ногами путался-то?..

До чего же он надоел!

Внизу под дорогой поселок. И вот что на самом деле мне нужно – оказаться сейчас в том низеньком домике под черепицей: лежать в сумеречной комнате с приоткрытыми ставнями и смотреть, постепенно просыпаясь, на свесившийся над ставней хлыст лозы, на резные разлапистые – черные на пепельном уже небе – листья, на верхушку пирамидального тополя с той стороны улицы, слушать треск мотоцикла за забором и заполошное тявканье хозяйской собачки, потом хрустнет что-то совсем близко, и раздастся – в комнате почти – голос хозяина: «Да куда ты его тащишь, брось в костер!», и голос девочки: «Ну дедушка! Ты же обещал починить…» И снова тишина, шуршание листьев о брезентовую робу, клацанье секатора; через окно вплывают дымок костра и запахи с летней кухни, в животе сосет от голода, в плечах – сладкая ломота после плавания и тенниса…

Ну… распустил слюнки – твоя-то комната на шестом этаже!..Ну и чем плохо? И харч, и жилье, – кстати, не самое плохое, – и парк как лес. И море под боком. Кто мешает?

Вдали, отражаясь в воде, загораются первые огни, машина уже сворачивает в темный провал дороги к санаторию. Майор затих – похоже, задремал.

1993, 2003

ДОМ СТАЛИНСКОГО ЛАУРЕАТА

эссе

…Ластится к небу ЯЛТА: нежным йотом соскальзывает в ленивое протяжное А, приподнимает язык в полугласном эЛ и мягко, вкрадчиво, как дверца «БМВ», прикрывается Т с кратким А. Й-а-л-та.

Солнце. Черные кипарисы. Синее море, белый пароход – щегольской круизник, плавучий отель, беззвучно выгребает на середину залива.

Чайка машет крылом.

По набережной, вдоль раскатанного волнами моря, под пальмами и крымскими соснами, мимо кофе и портвейна «Массандра», валютных менял и музыки мимо, бесконечной толпою шествуем мы, профсоюзно-путевочные – с лицами, чуть напряженными от непривычки к празднику.

Мраморно-белесого утопленника, накрытого разломанными картонными коробками, уже убрали…

Солнце сияет по-прежнему.

И хороши жесткие реечки лежака на «бомондном» пляжике гостиницы «Ореанда». Летят под облаками мачты бывшей киношхуны, а ныне ресторана «Эспаньола». С хрустом потягиваются налитые шоколадные тела «новых русских».

Над гроздью светло-зеленого винограда «Италия» у моего лица зависли маленькие пчелы с прохладным именем сильфиды.

И девушки проходят – раскачивают упругий стебель позвоночника, кажут обнаженное модным купальником бедро; очертания столь безупречны, что уж никакой эротики – одна эстетика.

…Пока записывал эту фразу, солнечный луч из-под навеса переполз на виноград, и виноградины засветились изнутри янтарным теплом (11.44, 6.10, 1994, пляж, Ялта)»

– описание несколько выспренно, но трудно удерживать равновесие, когда – вдруг – отлетела, отстучала колесами, сгинула, как морок, за горами черная слякотная Москва. Когда вокруг тебя снова лето, состоящее из бессмысленно-истомных мгновений. Из тех, которые не остановить. И не надо! С несокрушимой детской уверенностью в личном бессмертии все ждут следующего и следующего не менее прекрасного мгновения. И вся эта яркая, легковесная, вполне утробная и прекрасная при этом, и мудрая при этом жизнь называется Ялтой в октябре.

А рядом, в пяти минутах ходьбы от набережной, шелестит листьями безлюдная улочка со сквером и белым памятником над клумбой (места моих уединенных прогулок). Глаз цепляется за табличку на углу «Ул. Б-ова» и равнодушно скользит дальше – мало ли безымянных для нас имен. Революционер какой-нибудь или партизан. За две недели так и не накопилось интереса, чтобы заставить себя подойти к памятнику и выяснить.

И уехал бы не узнав, если б однажды у лотка букиниста не потянулась рука к небольшому буклетику. «Дом-музей Б-ова в Ялте». Книжечка раскрылась – сама – на странице с фотографией и подписью: «К-в – первый биограф и исследователь творчества Б-ова»…. Оказывается – писатель! Более того – «дом-музей», «первый биограф»!

И потому в первый же пасмурный день, ломая привычный маршрут, ноги сами подвели меня к памятнику. Вблизи – нечто романтически-напряженное, плакатно-комсомольское в стиле поздних шестидесятых. И как водится – чуть-чуть паутинки, скула облупилась, птичка посидела. Из опознавательных знаков – значок на груди, то ли лауреатский, то ли комсомольский (честное слово, уже не помню, как он выглядел), да имя на постаменте… В отдалении – забор с указателем «Дом-музей» и открытая калитка.

…с непонятным волнением, со стыдом и чуть ли не страхом. Откуда? Ничего подобного, когда входил, например, в Дом-музей Чехова. Как будто тебя ожидают все еще завешанные полотенцами зеркала и недоуменный, с плохо скрытой брезгливостью взгляд вдовы.

К тому же надпись за стеклом входной двери: «Открыто. Звоните».

Рука зачем-то поднимается и жмет кнопку звонка.

Но, слава богу, открывает молодая женщина – музейный работник, это видно. Зажигает свет в комнатах, начинает рассказывать, и ей можно сказать: нет-нет, спасибо. Не надо. Я ориентируюсь сам.

Интересно, и в чем же ты ориентируешься?

При входе – справочная таблица с перечнем жизненных этапов. Начнем отсюда и не торопясь:

1912 – родился в бедной семье…

1922 – вступает в пионерский отряд…

…избирается членом редколлегии стенной газеты…

…участвует во всесоюзном слете рабселькоров от орехово-зуевской пионерии…