Читать книгу "А жизнь была совсем хорошая... - Мария Метлицкая"

Ни про что такое, что называется «отношениями», он и думать не мог. Так далась ему семейная жизнь и последующий развод – не приведи господи!

Он никак еще не мог отойти от скандалов, оскорблений и унижений – бывшая супруга от души постаралась «отпустить» его полностью деморализованным, растоптанным и разбитым. Никто и не подозревал, что этот красивый, здоровенный и хорошо одетый молодой мужик абсолютно пуст внутри – выпотрошен до дна, обессилен, истощен душевно и физически. И для него подумать даже о мимолетном романе – не просто смешно, а прямо-таки страшно.

Он приходил в свою съемную квартиру, бросал вещи на стул, врубал громко, пока не начинали колотить о батарею соседи, тяжелый металл, выпивал полстакана коньяка и лежал с закрытыми глазами на кровати – пока не приходил спасительный сон. А утром, отстояв минут сорок под почти ледяным душем и выпив две чашки крепчайшего черного кофе, он медленно и тщательно одевался и ехал на работу. Чтобы вечером все повторилось сначала.

И – что довольно странно – никакой другой жизни он и не хотел.

Хотя что в этом странного? Ровным счетом ничего.

* * *

Начальник отдела Светловецкий одиноко и сосредоточенно ел рыбную котлету с сероватым и вязким картофельным пюре и глядел в окно.

В окне, собственно, тоже не было ничего хорошего, и порадовать его не желала ни погода, ни пейзаж за окном. Лил дождь, размазывая струи и капли по давно не мытым окнам, почти опали листья на редких московских деревьях, люди, под зонтами и в капюшонах, шли торопливо, стараясь поскорее добраться до любого закрытого места, где можно укрыться от непогоды.

В такие дни мечталось только о стакане горячего чая и теплом пледе на родном диване. А впереди ждала только длинная, почти бесконечная зима.

«Ноябрь – самый отвратный месяц», – подумал он и отодвинул тарелку с застывшим пюре. Потом встал из-за стола, тяжело покрякивая, и взгляд его упал на молодую женщину, тоже смотрящую в окно – задумчиво, словно утонув в своих мыслях. На скуластом, нежном и молодом лице читались печаль и озабоченность.

Почувствовав его взгляд, женщина вздрогнула, словно очнулась, и подняла на него глаза – огромные, темно-серые, опушенные густыми темными ресницами. Она побледнела, скомкала салфетку и резко встала.

Светловецкий, словно стряхнув наваждение, мотнул головой и быстро пошел к выходу.

У лифта они снова столкнулись.

– Какой? – спросил он, имея в виду, естественно, этаж.

Она удивленно посмотрела на него и, словно укоряя, ответила:

– Пятый, разумеется. Разве вы не помните, что мы с вами работаем на одном этаже? И даже в одном отделе?

Он, смутившись, растерянно пожал плечами и пролепетал:

– Извините.

– Да не за что, – вскинув голову, ответила она и быстро вышла из лифта.

Он посмотрел ей вслед – высокая, выше среднего роста, длинноногая, прямые темно-русые волосы лежат на ровной и тонкой спине. Узкие черные брюки красиво обтягивают стройные бедра.

Вслед за ней тянулся запах неброских легких духов, пахнущих почему-то морской волной. Или – свежим ветром, что ли?

Он вошел в кабинет и принялся за работу. Больше о длинноногой попутчице он не вспоминал – ни разу за весь оставшийся рабочий день.

А Марина лила слезы в женском туалете. Не заметил. Ничего не заметил. И не замечал никогда! Все ее старания пошли прахом. И новые кофточки, с трудом выкроенные из зарплаты, и ботиночки с узким носом – изящные, словно кукольные. И помада, и тени, и французские духи.

Наверное, Лариска права – раненый. Подстреленный. Сбитый летчик, как говорят сейчас. Не до любви ему и не до романов. И единственное, что будет правильным, – выбросить Светловецкого из головы. Выбросить сейчас и навсегда – вместе с его голубыми глазами, упрямым ртом, ямочкой на подбородке, широкими плечами и белым свитером в крупную косичку – катитесь, уважаемый, колбаской. По Малой Спасской. А можно и по Большой. И без остановок!

Не судьба нам, видно… Не судьба. Вы – в свое одиночество, а я в свое. Каждый кулик в свое болото. Большой привет!

Легко сказать! Не выходил он из ее бедной и глупой головы – ни днем, ни ночью. Только теперь страдать она перестала. Ну или почти перестала. Потому что поняла – безответная любовь вернула ее к жизни.

Снова все стало небезразлично. Появился вкус у кофе и пирожных. Снова стало интересно рассматривать журналы мод и заглядывать в магазины с косметикой.

Она начала смеяться и радоваться простым и прекрасным вещам – солнцу, дождю, снегу, запаху сдобы, дразнящему из уличной кофейни, новой книге, розе на длинном стебле, купленной ею в ларьке у метро – а просто так, что бы порадовать себя. Вот так!

Она словно очнулась от долгой зимней спячки. Или проснулась, как та, спящая в хрустальном гробу, принцесса, – от поцелуя. Хотя никакого поцелуя не было и в помине. Просто она начала жить. И на все остальное ей было решительно наплевать – в том числе на собственного мужа, бестолково снующего перед ее глазами, словно назойливый сосед. Да и черт с ним! Он, конечно, ее раздражал, но жить не мешал – никто сейчас не мог помешать ее тихой радости. Ее почти счастью – я! Живу! Существую! Чувствую! Потому что я… Люблю! Вот, собственно, в чем секрет.

Она не чувствовала себя несчастной – ну, поревела в туалете, выкурив две сигареты подряд, «утерла сопли», умылась холодной водой и – вперед!

После долгих лет одиночества, вранья и грязи, ее «окаменелости», почти нежелания жить, вечного уныния и отсутствия каких бы то ни было надежд и желаний сейчас, пребывая в сладком, душистом, абсолютно суверенном облаке блаженства и мечтаний, почти девических фантазий и грез, свойственных влюбленной женщине практически любого возраста, она ощущала себя совершенно счастливой.

И это было самое главное.

В ней появилось тонкое изящество, грация – даже в мелочах: как она снимала перчатку или стряхивала с зонта капли дождя. Как поправляла упавшую на лоб прядь волос.

Она задумчиво разглядывала себя в зеркало. Перед ней была абсолютно другая женщина – вся искус, вся загадка. Вся тайна. Она и сама не узнавала себя. И с улыбкой ловила взгляды прохожих – удивленные и чуть испуганные.

* * *

Юлька жила у мамы – настоял умница Валерочка. Его волевым решением было «уйти» маму с работы и посадить дома с внучкой: «Маринке и так несладко. Работа, два часа дороги, да еще и «этот».

Неожиданно для всех, и в первую очередь для себя, мама стала внезапно такой трепетной и сумасшедшей бабулей, что бедная Юлька, с детства привыкшая к сдержанной и спокойной, вечно невеселой матери и почти равнодушному отцу, стонала от ее услуг и забот.

Жаловалась:

– Мам, опять бабуля кормит меня овощным супом!

Бабуля не купила мороженое, не дала конфету, заставляет делать гимнастику и туго заплетает косичку…