Читать книгу "Охота на Роммеля - Стивен Прессфилд"

К нашему отряду присоединился третий патруль. Старший лейтенант Тинкер привел свой Т2 из Каира через Кафр. Он, как и мы, пересек горловину песчаных морей у Джарет-Шод. Тинкер был офицером, с которым я делил комнату в Файюме, хотя мы никогда не встречались, так как в ту пору он выполнял какую-то миссию. Его патруль состоял из двенадцати человек, трех грузовиков и двух джипов. Джипы находились в распоряжении нашего русского друга — белоэмигранта майора Пенякова (Попского). Его сопровождали два диких на вид проводника из племени сенусси и пара уорикширских стрелков, абсолютно не походивших на тех солдат срочной службы, которых я когда-либо видел.

— Кто эти парни? — спросил я у Ника Уайлдера.

— Никогда не спрашивай Попского о его делах. Я обещал ему эту привилегию. Его дикари, между прочим, могут горло перерезать за лишние вопросы.

Чуть позже мы узнали, что именно Тинкер и Попский опередили нас с Колли у Южной пирамиды камней. Это они забрали часть горючего из временного склада. И это их фары преследовали нас в темноте. Один из арабов Попского показал мне дырки, которые наш «Виккерс» оставил в борту их джипа. В ответ я показал ему пробитые канистры с бензином. Та случайная перестрелка связала нас приятельскими отношениями. Вскоре мы стали друзьями.

Что касается Тинкера, то я горжусь знакомством с ним. Он, как и Ник, был «киви» — из Новой Зеландии. Двадцатидевятилетний красавец, имевший густую и черную, как смоль, бороду, которая придавала ему степенность и заставляла его выглядеть на десять лет старше своего возраста. По мнению его товарищей, Тинкер считался лучшим штурманом ПГДД (хотя, став командиром патруля, он давно перешагнул этот уровень). Судя по многочисленным рассказам, он действительно был знатоком пустыни. Однажды я спросил его, почему их машины ехали с включенными фарами, когда они повстречались с нами. Он ответил с ухмылкой чеширского кота:

— Мы хотели спровоцировать вас на перестрелку. Луна находилась за нашими спинами. Мы видели отблески ваших капотов, но не могли понять, кто вы такие. Штаб не сообщал нам о дружественных патрулях в той местности, поэтому мы решили, что вы гансы.

Тинкер сказал, что, когда мы открыли огонь, они хотели выключить фары, рассеяться и обстрелять нас, используя для прицеливания вспышки нашего оружия.

— Однако твои стрелки показали высший класс, — со смехом добавил он. — Мы выпустили только одну очередь, а затем нам пришлось удирать.

По своему характеру Тинкер ничем не отличался от таких людей, как Мейн и Уайлдер. Казалось, они были рождены для шумных ссор. Майор Мейн, бывшая звезда регби, наводил на немцев ужас. Сержант Джарвен из патруля Тинкера рассказал мне о прошлогоднем рейде на немецкий аэродром в местечке Берка. Мейн командовал отрядом САС, который ночью проник на вражеский объект, чтобы взорвать стоявшие на поле самолеты. Протягивая шнуры зажигательных бомб, десантники заметили, что каждый самолет охранялся вооруженным часовым. Мейн прошел по всему полю и убил ножом семнадцать немцев — одного за другим, — после чего отряд установил взрывчатку и осуществил диверсию.

В то же время Мейн (для нас, его товарищей) оставался добрейшим человеком. Он вытаскивал парней из депрессии и не жалел усилий, помогая новичкам почувствовать себя частью команды. Рассказы о его пьяных выходках стали армейскими легендами: начиная от случая, когда он от избытка чувств едва не придушил одного из своих приятелей, и кончая ссорами, во время которых его оппоненты вылетали из окон верхних этажей. Но в Кембридже он считался выходцем из прекрасной ольстерской семьи, примерным студентом, а затем и неплохим адвокатом по вопросам торговых сделок. Мейн славился особой деликатностью речи: он ругался, как сапожник, но никогда не применял ту вездесущую брань, которую многие солдаты использовали через каждое третье слово. Я не слышал от него непристойностей о женщинах или упоминания об интимных частях женской анатомии.

К исходу второго дня мы устроили лагерь в Джадд-эль-Ахмаре. Это место, изобиловавшее холмами и понижениями, обеспечило нас хорошим укрытием и свежей водой из древних римских водоемов. Узнав через пустынную систему сообщений о прибытии Попского, сюда пришли несколько групп арабских кочевников. Ливийские племена сенусси ненавидели итальянцев, которые вытеснили их в пустыню с плодородных земель и пастбищ, расположенных вдоль побережья. Кроме того, итальянцы, заподозрив какого-нибудь араба в содействии англичанам, неизменно вешали его на крюк за челюсть. Это было их любимым наказанием. Вот почему кочевники считали Попского своим другом. Они оказывали нам помощь и никогда не предавали нас.

С наступлением темноты мы уже не боялись самолетов. Парни заваривали чай. В походном котле кипел бульон. Больше всего в пустыне меня поражало чувство безвременности. Я поерзал на песке, накинул на плечи шинель из овечьей шерсти и уютно прижался к колесу. Мой взгляд блуждал по лагерю, по фигурам людей, занимавшихся своей работой, по грузовикам и джипам, стоявшим среди верблюжьей колючки, по арабам и их стадам, по отсветам костра и по своду небес. Я был обычным англичанином, едва вышедшим из студенческого возраста. И тем не менее я сидел здесь, посреди огромной, ночной африканской пустыни, в окружении товарищей, которые могли бы украсить собой легионы Цезаря и фаланги Александра Македонского. Место выглядело таким первобытным и диким, что я не удивился бы, если бы из мрака вышел Сципион Африканский и сел передо мной на сплющенную молотком канистру.

Уоннамейкер стоял на вахте и присматривал за нашими вороватыми соседями, как это без сомнения делали Птолемей и Ганнибал двадцать три столетия назад. Мои друзья могли скоро погибнуть. Я сам мог встретить свой конец завтрашним утром. Но для нас, все еще живых людей, это только добавляло вкус к жизни. Над лагерем струились запахи кустарниковой акации и моторного масла, пота, пороха и овечьего помета. Моя радость от пребывания в этом месте, в этот час и с этими людьми была настолько острой, что я почувствовал жжение в глазах. Мог ли я написать о своих чувствах Роуз? Поймет ли она? Или мои строки лишь огорчат ее и усилят печаль разлуки?

В то же время мне стало понятно и другое. Сам я не был воином и не походил на своих сослуживцев. Я не мог равняться с Пэдди Мейном, Ником Уайлдером, Джейком Исонсмитом или Роном Тинкером. Если говорить о Мейне, перенеси его Господь через века, он не только соответствовал бы самым отважным грекам и римлянам, но и превосходил бы их во всех ратных подвигах, как делал это здесь. Хотя остальные наши парни почти не уступали ему. Да, мои товарищи во многом отличались от меня. Я восхищался ими. Мне хотелось стать похожим на них. Они были людьми действия: охотниками, воинами. Я просто не годился им в подметки.

Парадоксально, но это понимание стало началом моего становления офицером. Все последующие прозрения исходили уже из данной модели, и их определяющим качеством являлся уход от иллюзий. Сначала ты боишься, что потеряешь нечто важное. От взлелеянной самооценки нужно отказаться, и такая перспектива заставляет человека чувствовать себя обделенным и жалким. Но это ошибка. Затем человек понимает, что, выбрасывая ложь о себе, как какой-то бесполезный мусор, он становится сильнее. Фактически он действительно превращается в «самого себя», когда согласует концепцию личного «я» с конкретными фактами жизни.