Читать книгу "Лунный Зверь - Игорь Вереснев"

— Прошлым летом черная болезнь побывала в нашем улусе. Живых так мало осталось, что не могу найти мужа для дочери. Ты подоспел вовремя, морской человек..

Он еще что-то рассказывал, но Хайк не слушал. Раз-вернулся, всматриваясь в океан. Берег ровной полосой уходил на многие мили в обе стороны. И нигде ни следа «Буревестника». Нет ни шлюпки, ни выброшенных на берег обломков. Только свинцово-серые волны с белыми барашками пены катятся от самого горизонта.

Левенталь постарался вспомнить, как добрался сюда. Но память сохранила лишь бредовые видения… Не его — той женщины. Он окликнул мысленно: «Рафаэль?» Ответа не ждал. Знал, отвечать некому. Сознание вновь всецело принадлежит ему. Может быть, и не было ничего? Болезнь разума, от которой он в конце концов излечился?

Не было?! Левенталь сам не понимал, зачем сделал этот жест. Зачем прошептал не имеющие смысла слова. Воздух перед глазами тут же послушно затрепетал, сгустился, изменил цвет. Из ниоткуда вывалился список в несколько слов на чужом, но понятном ему языке. Ткнешь пальцем в нижнее и тотчас окажешься в другом мире, мире Рафаэль. И не нужно никакой магии!

Хайк засмеялся. Решительным движением стер висевшие в воздухе письмена. Пусть этот мир создали не законы природы из толстых фолиантов Мистериума, а несколько парней и девчонок, гордо назвавших себя Мастерами. Левенталю он был по-прежнему интересен. Это его мир, и никакой другой ему не нужен!

Он развернулся к кочевникам Улыбнулся девушке.

— И как же зовут мою будущую жену?

Глава 20

Да Винчи. Миссия «Феокл, апостол Единого и Всемогущего». Окончание

Дни складываются в месяцы. Месяцы — в годы. Годы улетают, словно стаи птиц, услышавших приближенье зимы…

Феокл приближение собственной зимы не только слышал. Он смотрел в зеркало и видел, как все больше морщин покрывает лицо, как редеют волосы на голове. Видел, какими дряблыми и никчемными стали мускулы на некогда сильных руках. Постель из мягких перин казалась жестче циновки, яства потеряли свой вкус. И даже прелести прекрасной Онелы более не возбуждали мужскую плоть. Феокл превращался в старика.

Что ж, он мог гордиться прожитыми годами. Миссия, возложенная Вседержителем, выполнена. В каждом городе Империи, в каждом селе преклоняют колени перед истинным Богом. На месте прежних капищ лжезнанию подняли к небесам свои купола храмы, многие девы и мужи разделили с Феоклом его труд, — учить людей истинной мудрости, — вере и смирению. А восемь годов назад прежний Император на смертном одре вложил руку сына-преемника в руку Первосвященника. Утвердил первейшим наставником, ревнителем государства. И спустя несколько дней он, Феокл, перед всем людом Тарсуса возложил корону на большую плешивую голову коленопреклоненного Тодора.

И за пределами Империи истина прокладывала путь. Пусть еще противятся еретики Батейи и Венцорка, пусть еще предстоит нести свет веры диким народам востока, юга и севера — это уже дело времени. Он, Феокл, свою миссию выполнил, раздул искру в могучее пламя. И мог спокойно покинуть этот мир, уйти в иной, лучший…

Что это будет за мир? Когда подобный вопрос задавал прихожанин, Феокл знал, что ответить. Разумеется, это небеса, Господня обитель! Он наш Отец и Пастырь. Проживший земную жизнь праведно, в небесной будет обласкан его любовью.

Так каждый священник говорит своей пастве. И искренне верит в свои слова. И Феокл был священником и тоже верил..; Но себе самому этот вопрос задавать боялся.

Никто не знал Господа так, как он. Никого Господь не одаривал так щедро, как первого слугу своего. Входил в его тело, видел его глазами, говорил его языком… Даже яства и вина вкушал его устами… И прекрасная Онела, племянница прежнего и двоюродная сестра нынешнего императоров… Неужели Феокл стал бы свою любовь к Богу разменивать на любовь к женщине? Если бы тот сам не возжелал ее лоно… Слишком хорошо Феокл узнал своего Господа. Узнал такое, о чем предпочел бы никогда не знать.

Бог был человек!

Тайну эту Феокл собирался унести с собой в могилу. Но она не давала ему умереть спокойно. Если Господь — не совершенное существо, а человек из плоти и крови, то ему, как всякому человеку, присущи слабости. Феоклу они были известны — неумеренное пристрастие к выпивке и обжорство. Он с готовностью прощал эти слабости — зато его Бог добр и справедлив. И дело ведь не в слабостях. Бог-человек мог оказаться не всеведущим. Вдруг, сотворяя мир, он допустил ошибку? Что-то не учел, не заметил, забыл? Но не полезешь же к Богу с советами! И что советовать? Разве Бог делится со смертными своими планами? Пути его, воистину, неисповедимы.

Феокл старался не думать об этом. Бог Всемогущ, — он доказывал это не раз, — значит, и Всеведущ. Но червячок сомнения продолжал точить. Вот если бы хоть одним глазком взглянуть на мир Господа. Увидеть тот волшебный край, и все сомнения исчезнут. Но как?!

Да, Бог приходил к Феоклу, делил с ним его тело, соединял с ним свое сознание. Это ощущение сверхнаполненности, причастности к бесконечному — он научился мгновенно узнавать его и радостно приветствовал Господа. И в момент, когда тот уходил, дверца в другой мир казалась такой доступной. Сделай шаг, и… Но не увяжешься же за Господом без приглашения! Дверь между миром земным и миром небесным захлопывалась перед самым носом Первосвященника.

А сегодня Феокл понял, как пробраться на небеса.

Началось все с камня, больно придавившего во сне сердце. Тяжелый был камень, неподъемный. Даже дыхание срывалось, и бешено колотило в висках, и хотелось крикнуть, позвать на помощь. Но голос пропал, едва слышно сипел в горле. Феокл испугался, думал — не дожить уже до рассвета. А утром срочно послал за настоятельницей Тарсуского монастыря, за матушкой Онелой. Исповедаться хотел, о тайне рассказать. Страшно оказалось уносить ее с собой в могилу.

И начал было рассказывать, издалека, от встречи своей первой с Господом. От памятного дня, когда здесь, в соборе — не соборе тогда еще, капище бесовском, — Бог мощь и мудрость свою явил народу годварскому…

— Да, молодые тогда мы были, — вздохнула неожиданно матушка игуменья. Видно, иные совсем воспоминания пробудил в ней рассказ святейшего.

Феокл нахмурился. Пожевав губами, передразнил:

— Молодые… Ты и сейчас в соку, матушка. А я… Видно, отжил свое.

— Пьешь много в последние годы, батюшка! И кушаешь — себе не отказываешь. Вон какой тучный стал. А грех ведь!

Хотел возразить: какой грех? Для Господа все делалось. И ел, и пил, и в постель с матушкой Онелой — ну, не матушкой тогда, хотя и потом бывало… — ложился. Промолчал. Устыдился. Будто пенять Господу захотел.

А ведь сам удовольствие получал не меньшее. Приятно было Господу угождать.

Онела молчание его хмурое истолковала по-своему. Принялась успокаивать.

— Этот грех малый… и тот, что поболе… ты, батюшка, стократ деяниями своими искупил. Отправишься прямехонько на небеса.