Читать книгу "Быть единственной - Людмила Белякова"

Невесткина мебель оказалась пухлыми, как обожравшимися, цвета детской неожиданности, кожаными диваном и креслами, на пол был постелен светлый, без рисунка палас. Занавески были тоже желто-серые, подвешенные не на кольца или струну, а за совсем уж чудные матерчатые завязки. «Черт-те чё и сбоку бантик», – как сказали бы про такое в Выселках, если бы увидели такую «красоту».

Маша как-то будним днем, когда невестки не было дома, а Володя забежал попить чаю, заметила ему, что не больно хорошо вышло у них в зале после перестановки. Голо, серо, уюта никакого… Как в ЖЭКе или в больнице.

– Ну, раз Зое так захотелось, пусть. Раз так теперь модно… Привыкнем. Много мы на это смотрим-то? Больше в телевизор.

– Да, да, – согласно-обреченно закивала Маша. – Ее квартира, хозяйка она… Чего хочет, то и делает.

«А мы с тобой, сынок, здесь вроде как сбоку припеку».

– Ну почему только она? – поднял брови сын. – Общая квартира, на нас всех приватизирована. Все здесь хозяева. Слуг нет. Просто квартирой Зоя занимается, вот и сделала по своему вкусу.

Маша едва не села мимо тонконогой кухонной табуретки – что?! Зойка здесь не единоличная хозяйка?! Так как же это?

– Так, мам, спасибо, побежал я. Дел много.

Сын, как бывало, чмокнул ее в макушку и вышел, к Машиному счастью, не заметив ее оледеневшего лица. А Маша, оставшись одна, заползла в «свою» комнатенку, присела на тахту и долго-долго сидела, переваривая услышанное.

«Квартира-то не невесткина, оказывается! И Володя на нее права имеет!.. И как же это, а? И не уходит от нее, не разменивается!.. Чем же она его держит, раз столько лет прожили, а? Ребенок? Да Ирка уже большая, школу заканчивает… Нет, не это».

Маша еще долго сидела, медленно осмысливая узнанное. Ведь, значит, мог бы сын уйти от Зойки, разменяться, отселиться… А не уходит. Почему? После этого долгого ступора внутри у Маши начало набираться – как вода в подполе весной – это забытое чувство… Побороться за сыночку, ставшего жертвой хищной бабы, вцепившейся в него всеми десятью крашеными ногтями! Побороться! Ведь может же уйти, развестись, разменяться… Освободиться от ездившей на нем жены. И поселились бы они с Володенькой одни, без Зойки, без Ирки… Разве им плохо было бы? Вон как Володя маму любит… А уж как Маша сыночку любит! Разве все на свете зойки-ирки его так когда-нибудь любить будут? Разве стала бы Маша заставлять его вкалывать с утра до ночи, как заставляет злыдня невестка? И то верно – когда ему на мебель эту уродскую пялиться, если он под пятьдесят лет света белого не видит, все работает и работает…

«Вот, вот что ему надо сказать: брось ее, разведись, хватит уж терпеть! Разменяем квартиру, опять будем жить вместе!.. Я все по дому делать стану, а он работать будет – так, понемногу, лишь бы на хлебушек хватало. Я ж сына родного на эти диваны дутые день-деньской горбатиться не заставлю… Вот хорошо-то нам будет!»

Теперь надо было улучить момент, чтобы застать Володю одного, открыть ему глаза на беспросветное и позорное его рабство, сагитировать и воодушевить на бунт против жены… Да, Маша затаится на время, подождет… Столько времени ждала, терпела – еще немного потерпеть и все будет хорошо… Они с сыночкой будут опять вместе, вдвоем, и никакие бабы-шалавы между ними стоять не будут. Не будут! И Маша хоть оставшиеся ей куцые, старческие годки проживет как хочет – вдвоем с любимым сыном.

Предлог обратиться к сыну с ультиматумом – бросай Зойку, разводись, разменивайся, – представился не скоро. Было весна, а осенью Маше должно было стукнуть семьдесят пять. Маша все представляла себе то благодатное время, когда они с Володей поселятся на отвоеванной у невестки жилплощади и наступит у Маши та жизнь, которую она заслужила своими долгими, тяжкими страданиями. Сынуля будет с ней, а Маша перестанет делить его с другими бабами, пусть даже это ее внучка. И вот, как ни была подла и хитра Зойка, а сама, как нарочно, предоставила Маше возможность убедить сына в полной неудачности его семейной жизни.

Зойка повезла дочку за границу развлечься и отдохнуть после второго курса университета. Поехать куда-то втроем с Володей у них не получалось. А почему – Маша поняла сразу.

«Боится, что я опять газ оставлю или утюг включенный… Не хочет меня одну в квартире оставлять. Думает, я мебель ее драгоценную спалю. Понятно… За дуру старую меня считает».

Ну и газ, залитый из бурно кипевшего чайника, и утюг, исправно включавшийся-выключавшийся несколько часов подряд и скушавший много-много электричества, – это было, было. Чего греха таить? Забывала Маша – что тут поделаешь. Возраст. Пусть вот сами до такого доживут.

Поэтому о том, чтобы оставить Машу одну, без попечения молодых, речи не шло, и Зойка с дочкой укатили отдыхать на три недели, предоставив Маше полную свободу действий. Ну, недельку-полторы Маша просто наслаждалась этой временной видимостью благополучия – они с Володечкой были вдвоем, одни. Маша вставала рано утром и, безо всякого усилия, порхая будто молодая, готовила ему завтрак. Маша уговорила сына приезжать обедать домой – уж борщик любимый его она разве не сготовит? И он согласился. Правда, почему-то оставлял много на тарелке.

– Да больно густо и жирно, мам, не обижайся. Я ж не на стройке кирпичи ворочаю, а в офисе за столом работаю. Мне это лишнее. Я толстеть не хочу.

Маша все больше убеждалась, что сын несчастлив в браке и его надо без промедления спасать. Держит его Зойка впроголодь – приучила к крохам, а работать заставляет как последнего батрака, с утра до ночи. Вот недавно Володя пожаловался, что дел невпроворот и обедать он не приедет.

«Ага, я это ему напомню! Бросила Зойка все дела на него и по заграницам ездит, денежки мужнины просаживает! А он-то, он-то! Рад стараться! Как не мужик…»

И вот в пятницу вечером, когда Володя наконец расположился в их уродской зале у телевизора, Маша, помыв посуду после ужина, встала на пороге, сложив руки на животе, и стала пристально глядеть на сидевшего на диване сына.

– Ты чего, мам? – Он наконец поднял на Машу глаза.

– Да вот я думаю, сыночка, долго ты это все терпеть-то будешь? А? Сколько ж еще эта шалава над тобой измываться-то будет?

Сын, дернув головой, уставился на Машу. В полутьме по его лицу бегали цветные отблески.

– Мам, ты чего говоришь-то? – Он нажал на кнопку пульта, и телевизор примолк.

– А то… – Маша сделала пару шагов в залу. – Когда ж ты мужиком-то наконец станешь? Зойка вон по заграницам раскатывает, Ирку там на проститутку учит, а ты тут вкалываешь? Когда ж это безобразие кончится-то?

Володя не отвечал, глядя на мать с по-дурацки приоткрытым ртом.

– Ну, чего молчишь? Не так, скажешь?

Маша почувствовала, как ее несет тугая волна возмущения, долгие годы таившаяся внутри и теперь вырвавшаяся наружу мощным фонтаном. Она вдруг вспомнила, как Зойка, не спросясь, выкинула всю одежду, в которой Маша пришла к ним в дом. Да, долго, долго Маша терпела, а вот, когда Зойка вернется, Маша ей все выскажет! И про хорошее еще совсем пальто, и про платье!