Читать книгу "Туннель времени - Мюррей Лейнстер"

Кохрейн попытался идти, потом раздраженно вцепился в поручень и, подтягиваясь вдоль него, направился вперед, а его ноги тащились за ним, точно русалочий хвост. Подумав об этом сходстве, он почему–то не ощутил прилива гордости за самого себя.

Через некоторое время Бэбс остановилась в металлическом вздутии во внешней обшивке платформы. Там нашлось круглое кварцевое окно, из которого виднелась внутренняя сторона ставен из листовой стали. Бэбс нажала кнопку, помеченную надписью «Ставни», и стальные створки раскрылись.

Кохрейн заморгал при виде открывшегося ему зрелища и на миг даже забыл о своем раздражении.

Он увидел бескрайние небеса, усыпанные бесчисленными звездами. Одни были ярче других, и все сияли невообразимо яркими цветами. Крошечные огненные вспышки — сквозь атмосферу земли они смешивались в слабое размытое свечение — появлялись так близко друг к другу, что, казалось, между ними нет никакого промежутка. Но сколь бы крошечным ни был просвет между двумя звездами, на миг вглядевшись в него, можно было заметить и в нем пятнышки цветных огней.

Каждая крошечная мерцающая точка была солнцем. Но дух у Кохрейна захватило не от этого.

Прямо перед его глазами раскинулась чудовищно огромное ничто. Круглое, громадное и близкое. Чернее черноты ада. Это была Земля, видимая из ее простиравшейся на восемь тысяч миль тени, которую не нарушал даже свет Луны. Ни один луч света не прорезал эту абсолютную тьму. Казалось, будто посередине сверкающего великолепия небес разверзлась трещина, сквозь которую проглядывало немыслимое ничто, давшее начало мирозданию. Пока зритель не осознавал, что смотрит всего лишь на темную сторону Земли, зрелище казалось нечеловечески ужасным.

Через минуту Кохрейн сказал нарочито спокойным голосом:

— Да, мое самое худшее мнение о Земле никогда не было столь черным, как это!

— Подождите, — уверенно сказала Бэбс.

Кохрейн принялся ждать. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что эта видимая бездна, эта пропасть абсолютной тьмы была лишь ночной Землей, какой она предстает взгляду из космоса.

Потом он заметил еле–еле видную цветную дугу на ее краю. Она быстро увеличивалась. За считанные секунды дуга превратилась в розоватую светящуюся полосу между бесчисленными звездами. Затем полоса стала красной. Очень, очень яркой. Потом дуга превратилась в полноценный полукруг. Это был солнечный свет, преломляющийся на краю мира.

За минуты, даже, казалось, за секунды, между звездами возник сияющий ореол. А потом из–за Земли в один миг появился рдеющий шар Солнца. Он был нестерпимо ярким, но его сияние не освещало небесный свод. Пылающее светило в мертвящей тишине проплывало между мириадами мириадов солнц, и протуберанцы, извиваясь, вспухали и вновь опадали на краях его диска. Кохрейн, ослепленный, крепко зажмурился.

— Это прекрасно! Ох, до чего же это прекрасно! — негромко воскликнула Бэбс.

Кохрейн, прикрыв ладонью глаза, взглянул на Землю, и его взгляду предстал новорожденный мир. Тонкая дуга света превратилась в арку, затем в полумесяц, и продолжала расти прямо на глазах. Под космической платформой начал свое победное шествие рассвет, и казалось, что моря, континенты и облака во всем великолепии своей красоты хлынули на диск из черноты.

Они стояли и смотрели, зачарованные, до тех пор, пока стальные ставни медленно не закрылись.

Бэбс с сожалением сказала:

— Приходится все время держать кнопку нажатой, чтобы ставни были открытыми. Иначе окна могут покрыться пылью.

— Ну и что с того, что я увидел это, Бэбс? — цинично спросил Кохрейн. — Как мы сможем сымитировать это в студии, и какую часть всего этого способен показать телеэкран?

Отвернувшись, он раздраженно добавил:

— Можете остаться и посмотреть, если хотите, Бэбс. Мое тщеславие уже и так разбито вдребезги. Если я снова это увижу, то разрыдаюсь от разочарования, что не могу сделать ничего, хотя бы на сотую долю похожего на это. Я предпочитаю обкромсать свои представления о космосе до терпимых размеров. Но вы посмотрите!

Он вернулся назад к Холдену. Тот из последних сил пытался дотащиться до ракеты. Кохрейн пошел с ним. Они вернулись, так и не чувствуя собственного веса, в свои контур–кресла. Кохрейн плюхнулся в свое и тупо уставился в стену над головой. Он уже и так хлебнул достаточно от одного из директоров рекламного агентства. Теперь он с негодованием осознал, что подвергся еще большему унижению со стороны самого космоса.

Через некоторое время вернулись остальные пассажиры, и лунолет вывели из шлюза в пустоту. Снова взревели ракетные двигатели, и опять навалилось ощущение невыносимой тяжести. Но все же оно было не столь ужасным, как при взлете с Земли.

Потекли девяносто шесть часов смертельной скуки. После первых рывков ускорения ракетные двигатели замолчали. Вес снова исчез. Ничто не нарушало тишину, кроме еле слышного гудения неутомимых электровентиляторов, беспрестанно перемешивающих воздух, чтобы излишнюю влажность от дыхания нескольких десятков пассажиров могли удалить влагопоглотители. Если бы воздух оставался спертым, они не перенесли бы путешествия. Смотреть было не на что, потому что пассажирам небезопасно смотреть в иллюминаторы, выходившие в космос. Обычные люди, не привыкшие удерживать свой разум в концентрации на технических деталях, могли потерять самообладание при виде вселенной.

Некоторые пассажиры приняли снотворное. Кохрейн не последовал их примеру. Снотворные таблетки, дававшие ощущение эйфории, благополучия, были запрещены законом. Считалось, что подобные удовольствия могут вызвать привыкание. Но если таблетка просто погружала человека в дремоту, заставляя его часами находиться между сном и бодрствованием, то это допустимо на взгляд закона. И все же на Земле множество людей зависели от таких таблеток. Многие не особенно рвались чувствовать себя хорошо. Они были вполне удовлетворены тем, что не чувствуют ничего вообще.

Кохрейн не мог воспользоваться этой лазейкой. Он лежал, пристегнутый, в своем кресле и уныло думал о множестве разных вещей. Внезапно он ощутил себя нечистым, как когда–то, в эру железных дорог, чувствовали себя люди, проведшие долгие дни в поезде. Невозможно принять ванну. Нельзя даже переодеться, потому что багаж летел отдельно, на автоматической грузовой ракете. Такие ракеты быстрее, они дешевле пассажирских, но убили бы любого, кто попытался бы лететь на них. Ускорение в пятнадцать–двадцать «же» помогало экономить топливо, а в шесть «же» — нет, но ни один человек не смог бы пережить старта при двадцати «же». Поэтому пассажиры оставались в той же одежде, в которой входили в ракету, а единственно возможная чистоплотность — одноразовое белье, которое можно было получить и сменить в уборной.

Бэбс Дин тоже не стала принимать снотворное, но Кохрейн остерегался проявлять к ней что–либо, кроме простого дружелюбия во внерабочее время. Не хотел давать ей повод хоть что–нибудь сказать. Ради собственного же ее блага, разумеется. Так что он любезно разговаривал и водил компанию лишь со своими мыслями. Но все же заметил, что секретарша выглядит восторженной и мечтательной даже в эти нескончаемо унылые часы свободного полета. Она мысленно следовала за лунолетом сквозь пустоту. По всей видимости, она точно знала, когда станут ясно видны континенты Земли, и пятна растительности на двух полушариях — Северном и Южном — и когда будут видны ледяные шапки на полюсах Земли, и почему.