Читать книгу "Планета райского блаженства - Гарри Гаррисон"

Сэм вдруг обнаружил, что в голове у него царит сущий сумбур. Привычный мир в один миг изменился, и это уже необратимо.

– Но… что теперь будет со мной? Как вам представляется мое будущее? За свою способность к деторождению мне можно не беспокоиться? Я теперь бык-производитель в мировом масштабе? Давайте расскажите про мое будущее, раз уж прошлое у меня отняли.

Доктор Бен крепко сплел пальцы перед грудью и печально опустил глаза.

– Это тебе решать. Но мы, я считаю, действовали правильно, насколько позволяли обстоятельства. У тебя было детство, семья, друзья. Сейчас очевидно, что ты всего этого лишился. Вряд ли в Соболь-Крике тебя встретят с распростертыми объятиями, тем более что Брейкриджа и его подручных ждет суд. Боюсь, детство кончилось, Сэм. Но здесь тебе всегда рады, не сомневайся…

– Мне? Подопытному животному? Поставщику иммунной к СПИДу спермы?

Доктор Бен поднял взгляд, полный искренней грусти, и отрицательно покачал головой. Другого ответа не последовало. Прошлого не изменить, будущего не предугадать. Сэм еще немного подождал, понял, что разговор окончен, встал и вышел.

Дверь громко хлопнула за его спиной, отрезая дорогу назад.

Последний поезд

Перевод Елены Михайлик

– Слушай, у меня был тот еще денек, а до него та еще ночка. Что посоветуешь: двойной виски или лучше тройной?

– Тройной, конечно. – Я подал знак бармену. Джордж Уолси обычно был преисполнен американского энтузиазма, но уж если погружался в уныние, то добирался до самого дна. – Что дрожишь так, лишку хватил вчера? Или напитки были слишком холодные?

– Ни то ни другое. Расскажу – не поверишь.

– Сомневаешься в моей безграничной доверчивости?

– Да с чего бы? Просто эта история из тех, над которыми всегда смеются.

– Мне тоже смеяться?

– Еще чего! Но ведь это не просто серьезно, это страшно до смерти – хотя такое слово, пожалуй, лучше не употреблять. Я про смерть.

Джордж жадно отхлебнул виски, будто стремился опьянеть, а не удовольствие получить, и мне стало интересно, что же могло его так растревожить. У него светлая голова на широких и сильных плечах. Уж и не упомню, сколько лет он проработал на правительство, в скольких диковинных уголках мира побывал, выполняя разные щекотливые поручения. Вот уж кого невозможно представить охваченным паникой – но сейчас он сидит передо мной, белый как мел, и самым возмутительным образом переводит отменный «Гленливет».

– Так расскажи, – попросил я. – Похоже, дело и впрямь серьезное, и смеяться вовсе не хочется. У меня есть сигара, есть выпивка, и я весь внимание.

Джордж хрустнул пальцами и уставился в свой стакан.

– А может, и стоило бы поднять меня на смех. Может, я просто нализался до потери ума. Не знаю… Ладно, выслушай, а потом сам решишь. Это случилось вчера, поздно вечером, даже, пожалуй, уже сегодня, сразу после полуночи. Собрались старые друзья, обычное дело, спиртное рекой, в комнате жарко, а я подустал за день. Сидели в квартире на Эшбурн-гарденс, чуть в сторону от Кромвель-роуд. Выпил лишнего, и там не один я такой был, а глянул на часы – и глазам не поверил. У меня же в полвосьмого деловой завтрак, чтоб его! Сказал, что иду в туалет, это единственный способ смыться с такой вечеринки, схватил пальто и улизнул потихоньку.

На свежем воздухе полегчало, и я двинул пешком и вдруг сообразил, что иду не в ту сторону. Ночью в Кенсингтоне такси если и можно поймать, то разве что в аэропорту. Но я-то шел по Глостер-роуд и не хотел поворачивать назад. А прямо передо мной был вход в метро.

Он сгреб арахис с тарелочки на стойке и съел всю пригоршню разом, жевал так жадно, словно это был его последний ужин. Я промолчал, выдохнул вместо ремарки дымное колечко, и некоторое время спустя он продолжил:

– Эту станцию я хорошо знаю, часто бывал на ней лет тридцать назад, – там совсем рядом, за углом, у правительства была секретная контора. Отличный образец викторианской железнодорожной архитектуры, обращал внимание? Линии «Дистрикт» и «Сёркл», названия прямо там, на этих вечных керамических плитках. Первое метро в Лондоне. Сплошная классика: и наземные участки, и паровозы на угле, и все такое прочее.

Мой приятель снова пригубил виски, пальцы на стакане побелели. Было понятно – даже ему самому, – что он боится говорить по существу дела. Все же решился, «закусил пулю», по любимой своей американской поговорке, и расправил плечи.

– Моя гостиница прямо на кольцевой, вход в метро открыт, последний поезд идет вскоре после полуночи, значит я еще мог успеть. Уже слышался его шум, в лицо мне веял легкий ветерок. Я слетел по лестнице, прыгая через две ступеньки, нашарил в карманах пять пенсов на билет. Пролет был темный, мрачный, но это обычная в том районе картина, сам знаешь, и я дошел до платформы. Никаких билетных автоматов, вообще никого. Наверное, я перепутал вход с выходом – в ночное время их открывают и закрывают по-разному. Но как бы то ни было, спустился я и вижу, у платформы поезд стоит с открытыми дверьми. Помню, обрадовался: вот, сэкономил шиллинг, – и нетвердые ноги понесли меня к вагону. Я едва успел, двери закрылись сразу же за моей спиной. Стою, дышу тяжело и жду, что поезд тронется. Как бы не так. И это было первое.

Джордж очень долго смотрел в стакан, словно вовсе позабыв о моем присутствии.

– Первое? – спросил я, понизив голос.

Он встряхнулся и продолжил рассказ, так тихо, что мне пришлось напрячь слух.

– Первое, что показалось странным. Почему поезд стоит? Нет толпы пассажиров, в это время суток нет поездов, которые нужно пропускать. А мы все стоим и стоим. Оглядываюсь по сторонам, и меня аж озноб пробивает. В поезде отопление отключено, должно быть, электроэнергию экономят, – но это было не просто физическое ощущение, а кое-что гораздо серьезней. Я только так могу описать: за секунду что-то пробрало меня насквозь. Ноги в туфлях ледяные, кожа вся съежилась, – будто голым на мороз выскочил. Обхватил это я себя руками, зубами стучу и думаю: неужели заболеваю? Но все прочие люди в вагоне укутаны по самые уши, стало быть, не во мне дело. Вагон для ночного времени не пустовал, на последний поезд всегда найдутся пассажиры. Обычные люди, кто-то сидит, кто-то стоит. Зимние пальто, шарфы, теплые плащи – и все молчат молчком в тусклом желтом свете.

И тут, клянусь, с меня весь хмель слетел. Не то чтобы я был крепко пьян, ничего подобного. Просто трудный день, а потом хорошие напитки, расслабился малость, – сейчас бы в кровать и уснуть, а утром встанешь как новенький. Так вот, протрезвел я в один миг, а по спине мурашки бегают – как будто меня бросили в кишащую гадюками яму. Это из-за того, что я увидел. А вот сейчас попрошу тебя не смеяться.

Я ничего не ответил. Джордж даже не смотрел на меня – глаза были широко раскрыты, словно он глядел на нечто видимое только ему.

– Это была газета, просто мятая газета торчала из кармана старого плаща. Утренняя «Таймс», тонкая бумага, почти папиросная, в полуметре от моего лица. Я легко прочел название и разобрал дату: восьмое декабря тысяча девятьсот сорок первого. Пожалуйста, ничего не говори.