Читать книгу "Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер"

Гай рассмеялся:

— Тощий, некрасивый и немолодой, ты все же пользуешься успехом у женщин! Какие «Трактаты о любви» ты читаешь красавицам в постели?!

— Гай Цезарь! Молодость даёт любовнику пыл, но опыт приходит со зрелостью, — с почтительной улыбкой заметил Сенека.

— Что за женщина была с тобой?

Сенека промолчал и отвёл взгляд. Калигула подозрительно прищурился, стараясь прочитать в смущении философа имя любовницы.

— Ливилла?! — догадался он.

Сенека приложил руку к сердцу и сделал шаг вперёд.

— Нет, цезарь! Клянусь, это была не она!

Философ испугался. Он искренне не хотел навлечь подозрений на девушку, поверившую ему и одарившую юной любовью. Гай не позволил обмануть себя.

— Не лги! — прикрикнул он, наступая на Сенеку и пренебрежительно толкая его в грудь. — Признавайся, ты спишь с моей сестрой?!

— Прости, Гай Цезарь! Благородная Юлия Ливилла уже взрослая и может спать с кем ей угодно! — попытался защититься философ.

Гай, страшно исказившись в лице, замахнулся на Сенеку. Он сжался в ожидании удара.

— Славься, цезарь Калигула! — неожиданное солдатское приветствие заставило императора позабыть о Сенеке. Он обернулся и подозрительно уставился на молодого преторианца, застывшего с рукой, поднятой в приветственном жесте.

— Что ты сказал? — рассердился Гай. Он грубо оттолкнул Сенеку и теперь хотел излить злость на солдата, помешавшего разобраться с философом.

— Славься, цезарь Калигула! — повторил преторианец, гулко ударив в пол подошвой калиги.

— Как смеешь ты, идиот, называть меня Калигулой?! — злобно крикнул Гай, надвигаясь на солдата. — Или ты не знаешь, как положено обращаться к императору?! Моё имя — Гай Юлий Цезарь Август Германик! Повтори!

Преторианец испуганно упал на колени.

— Гай Юлий Цезарь Август Германик, — послушно пробормотал он.

Перекосившись от гнева, Калигула ударил его в лицо. Кровь хлынула из носа и залила кожаный панцирь, красную тунику и пол. Жалобно глядя на императора, преторианец пытался унять кровотечение тыльной стороной ладони. Калигула замахнулся ещё раз. Сенека поспешно схватил императора за руку.

— Гай Цезарь! Пощади его! — умоляюще крикнул он. — Разве оскорбить тебя хотел несчастный юноша?! Ты рос в отцовском лагере, среди легионов. Для солдат ты — Калигула! Под этим прозвищем ты им ближе всего!

Сенека корил себя за то, что гнев, предназначенный ему, вылился на безвинного преторианца. «Ты вырос, маленький Калигула! — с горечью думал он, глядя в искажённое бешенством лицо императора. — Вместо солдатских калиг носишь греческие сандалии с позолоченными ремешками. Неужели военное прозвище, данное легионерами отца, теперь тебе кажется позорной и бранной кличкой?!»

— Как я ненавижу тебя, Луций Анней Сенека! — презрительно процедил сквозь зубы Гай. — Ты — философ, и привык поучать. Но кто тебе дал право учить императора?!

Сгорбившись, Калигула заплакал. По-детски зашмыгал носом и вытер ладонью слезы. Император жалел самого себя. Он снова чувствовал себя мальчиком, который спасается от обид в объятих матери или за спиной отца.

— Пошли прочь! Оба! — глухо прикрикнул он и, пошатываясь, медленно пошёл к триклинию.

Вход в триклиний выделялся в полумраке ярким, светящимся квадратом. Гай остановился в дверном проёме и обернулся. Всмотрелся в темноту, отыскивая взглядом Сенеку и преторианца. Тех уже не было. Они поспешно исчезли. Гай жестом подозвал Кассия Херею, следившего за порядком.

— Завтра утром Сенека должен умереть! Приказ императора! — мстительно ухмыляясь, приказал он.

Херея бесстрастно склонил голову:

— Твоя воля — священна!

— Нет, Гай! — отчаянно крикнула Ливилла. — Пощади Сенеку! Не убивай его!

Юная женщина выбежала из-за широкой дорийской колонны и бросилась на шею брату. Обвила тонкими руками его шею и, всхлипывая, зашептала:

— Я все видела и слышала! Не убивай Сенеку, умоляю тебя!

— Он оскорбил меня, — сухо заметил Калигула, отстраняя сестру и снимая с плеч её руки.

— Разве потомки сочтут великой честью убийство прославленного философа? — жалобно плакала Ливилла. — Неужели ты хочешь прославиться смертью Сенеки? Он болен. Он умрёт через два или три месяца! Посмотри, какой он худой и болезненный. Зачем убивать Сенеку, если ему и так осталось недолго жить?

— Вот как? — язвительно спросил Калигула. — Смертельную болезнь Сенеки ты заметила, лёжа с ним в постели?

— Да, брат! — быстро моргнув, подтвердила Ливилла. — Он слишком слаб для любовных ласк.

Калигула удовлетворённо рассмеялся. Ливилла смотрела на него, просительно улыбаясь сквозь слезы. Гай неожиданно отметил, что маленькая бесцветная Ливилла напоминает лицом Друзиллу. Её волосы — каштановые, как у Агриппины. Но разрез глаз и тонкая линия носа…

— Ладно! Пусть живёт, раз уж сам скоро сдохнет! — он с лёгким раздражением махнул рукой. — В Риме всем известно, как я люблю сестёр!

— Спасибо, Гай! — Ливилла порывисто поцеловала жилистую руку Калигулы.

Оставив Ливиллу, он отыскал среди гостей Агриппину. Она лежала в грациозной позе, позволяя тунике обрисовать новообретенную пышность её фигуры. В правой руке Агриппина держала розовый персик, но не для того, чтобы скушать плод, а чтобы показать изящество руки, украшенной дорогими кольцами. Калигула присел около неё и развязно отгрыз кусочек персика.

— Гай! — возмутилась Агриппина, надув накрашенные губы.

Калигула потрепал её по нарумяненной щеке:

— Хочешь замуж за Пассиена Криспа?

— Да! — выдохнула Агриппина и уронила персик.

— Он попросил твоей руки. Я согласился. Но при одном условии!

— Каком? — заволновалась молодая женщина.

Гай привлёк её к себе и доверительно зашептал.

— Я не хочу, чтобы Ливилла путалась с Сенекой! Сведи её с другими мужчинами. Пусть любится с кем угодно — рабами или плебеями — только не с тощим философом! Сделаешь?

— Конечно! — небрежно передёрнула плечами Агриппина. — Я уложила Ливиллу в постель Сенеки. Я могу толкнуть её в любую другую постель!

Калигула, изображая восхищение, похлопал Агриппине.

* * *

Луций Анней Сенека по дороге домой вполголоса бормотал мысли, пригодные для нового трактата. Случайные прохожие шарахались от него, словно от пьяного.

— Мудреца нельзя ни обидеть, ни оскорбить, — вполголоса повторял философ.

Он старательно убеждал себя в этом. Искал убедительные примеры из истории. Вспоминал стойкость Катона, гонимого разъярённой толпой плебеев, или Сократа, которого поливала помоями жена. Но при этом корчился от жгучей обиды, вспоминая презрительную насмешку императора: «Тощий, некрасивый и немолодой!»